На странных берегах
Шрифт:
Тэтч понял, что замечен и старик теперь обращается к нему. Своего места он не покинул, но откликнулся:
– Нужен? Но это я выбрал его.
Старик хихикнул:
– Что ж, его здесь, в речке, нет. И нам нужен Геде, чтобы его позвать. Да и Геде у нас просто в виде намека. Здесь, в этой бутыли, лишь часть его, пупок, можно сказать, ровно столько, сколько нужно, чтобы его позвать. – Петро повернулся и шаркающей походкой направился во двор, где стоял Тэтч. – Видишь ли, мальчик мой, мертвые со временем становятся могучими. Что для твоего прадедушки было лишь беспокойным привидением, то твоим внукам предстанет могучим лоа. И я научился направлять их, склонять в нужном направлении, вот как виноградную лозу. Крестьянин сажает семечко в почву,
Куры в тени дома уже оправились от заклинания Тэтча и принялись кудахтать и хлопать крыльями. Петро мигнул, и они опять замолкли.
– Конечно, – продолжил Петро, – тот, кому ты нужен или кого ты хочешь, коль тебе так больше нравится, – старый Барон Суббота, существо совсем другого сорта. – Он покачал головой, и глазки его благоговейно сощурились. – Раза два или три за всю мою жизнь мне случайно удавалось сотворить нечто, что обладало сильным сходством… с той или иной тварью в мире духов, понимаешь? Сходство оказывалось слишком большим, чтобы они могли существовать порознь. И вот тогда у меня в бутыли появлялось нечто, для чего она оказывалась тесна, очень тесна… пусть даже в виде намека. Мой домишко чуть было не снесло со свай – когда Барон Суббота чересчур разросся, бутыль взорвалась. Рвануло так, что деревья повырывало с корнем, а русло речки пересохло на целый час. Вон там до сих пор глубокая, широкая заводь, на берегах ничего не растет, и каждую весну приходится мешками вытаскивать дохлых головастиков. Молодой Тэтч вызывающе уставился на бутыль.
– Так что, в твоей пивной бутылке всего лишь слуга Барона Субботы?
– Более или менее. Но Геде могучий лоа. Он номер два здесь только потому, что Барон уж очень велик. И как всех других лоа, Геде необходимо пригласить, а затем умилостивить, прибегая к обрядам, какие он требует, чтобы он снизошел до нашей просьбы. Ну вот, я уже раздобыл простыни с постели умершего злодея и черный балахон для тебя, и сегодня суббота – священный день Геде. Мы зажарим для него цыпленочка и козленочка. И где-то у меня припасен целый бочонок рома – ведь Геде много выпивает. Сегодня мы…
– Я не за тем тащился сюда с гор, чтобы иметь дело с лакеем Барона Субботы. Жан Петро широко осклабился:
– А-а-а. – Он протянул бутылку парню. – Что ж, почему бы тебе самому с ним не поговорить? Подними бутылку к солнцу и попробуй разглядеть его внутри… тогда ты сможешь высказать ему свое мнение.
Тэтч сам никогда не имел дело с лоа, но попытался скрыть это за напускной уверенностью, с которой он выхватил бутылку из рук старика.
– Так и быть. Ну что ж, привидение, – презрительно сказал он, хотя во рту у него пересохло и сердце бешено колотилось, – покажись.
Сначала он не мог разглядеть в бутылке ничего, кроме отсветов от неровностей стекла, но потом заметил некое движение. Он присмотрелся. Сначала ему показалось, что в бутылке в мутной жидкости плавает неоперившийся птенец с жалкими крылышками и лапками.
А потом в голове у него раздался голос, визгливо тарахтевший на ломаном французском. Тэтч уловил лишь малую часть, но и по этому малому сообразил, чего требовал лоа: не только цыпленка и рома, но и причитающихся ему по праву сладостей, в каких он захочет количествах. Голос грозил ужасными карами, если будет опущен хоть один из элементов помпезного, замысловатого обряда приглашения, а уж если хоть кто-нибудь позволит себе засмеяться… В то же время у Тэтча возникло ощущение древнего возраста и могущества, которое неимоверно разрослось, и разрослось за счет былой личности, от которой теперь осталась лишь крошечная часть: словно печная труба, стоящая посреди объятого пожаром дома. И этот старческий
Потом существо заметило Тэтча. Тирада резко оборвалась; казалось, будто говорящий в замешательстве оглядывается. Тэтчу живо представился старый король, внезапно обнаруживший, что он не один, и суетливо поправляющий мантию и причесывающий реденькие седые волосы. Однако тут Геде, по всей видимости, вызвал в памяти слова Тэтча, потому что вновь юноша услышал голос, но это был уже не сварливый тенор, а рев взбешенного льва.
– Привиденьице?! – гневался Геде. – Лакей?!
Голова Тэтча дернулась от невидимого удара, кровь потекла из носа по верхней губе. Пытаясь устоять, он сделал два шага назад, попробовал отшвырнуть бутыль, но она словно прилипла к ладони.
– Тэтч твое имя, а? – Голос внутри черепа резанул, словно острый нож кокосовую мякоть.
Невидимый кулак с невероятной силой врезался в живот, дыхание перехватило, кровь так и хлестала из носа. Тэтч не удержался на ногах и плюхнулся на песок. Мгновением позже одежда на нем вспыхнула. Не имея сил подняться, он покатился к речке, содрогаясь от невидимых ударов, пока наконец не добрался до воды и не погрузился в нее. Он бился и извивался в воде, не в силах избавиться от проклятой бутыли, а голос в голове твердил, не умолкая:
– Я расскажу Барону. Уж он обратит на тебя внимание.
Наконец Тэтчу удалось выбраться на берег. Волосы обгорели до корней, от одежды остались лишь мокрые обугленные лохмотья, кровь стекала с руки, в которой была бутылка. Но когда он поднял ее, рука у него не дрожала. Он с прищуром вгляделся в стеклянные глубины бутыли.
– Давай, давай, – прошептал он, – ты, жалкая маринованная селедка…
Яркий солнечный свет внезапно потускнел, и вновь его одежда была суха, и он шел по мосту, снова став Джеком Шэнди. Пятна крови на плитах под ногами попадались теперь реже – возможно, раненые перевязали друг друга. Повинуясь внезапному порыву, он наклонился и, прикоснувшись к одному из пятен, тут же отдернул руку – кровь была не только свежа, но и тепла, и еще громче, чем прежде, он услышал хриплое дыхание впереди.
Джек поднял голову и тут сообразил, почему ему казалось, что мост ему знаком. Вот они, эти ползущие окровавленные фигуры, до них совсем рукой подать. Седовласая голова одного вся в пятнах слипшейся засохшей крови, а второй, более молодой, старается ползти, не прикасаясь к плитам правой рукой, пальцы которой неестественно согнуты и чудовищно распухли. Вдали мигали тусклые огни города Нанта, и Шэнди знал, что этим двоим так и придется ползти до самого трактира. Их никто не заметит, им никто не поможет. Они ползком доберутся до своей маленькой каморки с жесткими холодными постелями и вечными марионетками. Шэнди бросился вперед и присел на корточки перед отцом. Один глаз заливала запекшаяся кровь, и Шэнди знал, что в скором будущем отец лишится именно этого глаза. Его лицо застыло от напряжения, и воздух свистел сквозь щели на месте выбитых зубов. – Папа! – позвал Шэнди, наклоняясь к самому уху отца. – Папа, ты унаследовал кучу денег! Твой отец умер и оставил тебе поместье. Свяжись с властями на Гаити, в Порт-о-Пренсе, слышишь?
Старый Франсуа Шанданьяк его не слышал. Шэнди повторил это еще раза два, а потом сдался и перебежал к другому – совсем еще юному Джону Шанданьяку.
– Джон! – позвал Джек, наклоняясь над своей копией. – Слушай, не бросай отца! Возьми его с собой, не щади себя, ты, проклятый деревянный хорист! – Шэнди задыхался, по щекам взрослого бородатого лица текли слезы, так же, как кровь – по лицу юноши. – Он в одиночку ничего не сможет сделать, но гордость, ты же знаешь, не позволит ему признаться в этом. Не оставляй его, ведь он – единственное, что у тебя есть на этом свете. Он любит тебя. Ведь он умрет в одиночестве, от холода и голода, думая о тебе, когда ты уже будешь наслаждаться уютом в Англии, не вспоминая о собственном отце.