«На суше и на море» - 60. Повести, рассказы, очерки

Казанцев Александр Петрович

Баулин развел руками.

— Верьте не верьте, а впервые — впервые за целые полгода! — мы увидели на лице Кирьянова улыбку, когда из Владивостока пришел «Ломоносов». Ну вы сами знаете: приход с Большой земли парохода — у нас всегда событие! На этот раз вся морбаза (а я в первую очередь) с особым нетерпением ждала «Ломоносова», еще и потому, что на нем приезжали новые жители: семья заместителя командира базы, новый военврач и моя Ольга Захаровна с Маринкой. Шутка сказать — новые жители на нашем островке! И вот тут-то, к всеобщему изумлению, увидев на пирсе среди встречающих Кирьянова, Маринка потянулась к нему: «Дядя Алеша!..» Кирьянов прямо-таки

просветлел. Ольга тоже, конечно, сразу узнала Алексея, достала из сумочки письмо, отдала ему: «Без вас, — говорит, — пришло в школу. Я решила, что быстрее меня почта вам не доставит…»

Баулин замолчал, в уголках рта его еще резче обозначились глубокие морщины: не мог он забыть своей Ольги Захаровны…

— Словом, с того самого дня, как мои приехали на остров Н., — снова заговорил капитан третьего ранга, — Алексей все свое свободное время проводил с Маринкой: играл с ней, изображал то Козу-Дерезу, то Мишку-Топтыгина, а на корабле и в кубрике морбазы стал еще более замкнутым и сумрачным. Не иначе как письмо его доконало.

— С кем же он переписывался? С девушкой, наверное?

— Ясно, что с девушкой! — недобро усмехнулся Баулин, — Девушки, они разные бывают: от одной радость, от другой горе.

— Да ведь не только же из-за девушки, из-за ее писем Кирьянов был строптивым и нелюдимым?

— Безусловно. Дыма без огня не бывает. Я не один месяц над этим голову ломал. И знаете, кто мне помог излечить Алексея от хандры и обратить в морскую веру? Боцман Доронин. И Ольга моя, покойница, крепко нам в этом подсобила, — добавил Баулин, — можно сказать, ключ к сердцу Алексея дала: письмо, которое она ему привезла, пришло в А., кто-то из сверхлюбопытных возьми там и распечатай его. Ольга рассердилась, снова заклеила и взяла с собой.

— И что же в нем такого было особенного?

— Отказ! Полный отказ, — повторил Баулин. — Письмо прислала Алексею любимая девушка. Во всех подробностях Ольга его не помнила, она мельком его пробежала, а смысл был подлый: дескать, я тобой, Алеша, только увлекалась, а любить никогда не любила, я люблю другого. Писем мне, пожалуйста, больше не пиши, все равно я их не читаю. И в советах твоих не нуждаюсь: не такая я дурочка, чтобы запрятать себя в деревне, как ты мне рекомендуешь. Мой новый друг обещал устроить меня в самом Смоленске…

— Ничего себе птичка! — не удержался я.

— Вот именно: «птичка»! — нахмурился Баулин. — Знаете, что она ему еще написала? Вот, пишет, тебе очень не хотелось идти в армию, а мой новый друг считает, что так думают только отсталые, несознательные люди.

— Хватило смелости еще и мораль читать!

— Словом, — продолжал капитан третьего ранга, — пригласил я боцмана Доронина, между прочим он у нас на «Вихре» тогда парторгом был, рассказал ему про письмо и вообще всю Алексееву историю. Прошу: «Потолкуйте вы с Кирьяновым наедине, подушевнее. У меня, — говорю, — ничего не получается, на все мои расспросы у Алексея один ответ: «Я, товарищ капитан третьего ранга, чувствую себя хорошо». А какое там «хорошо»! «Добро, — говорит Доронин, — придумаем какое-нибудь лекарство». И, представьте, придумал…

«ЛЕКАРСТВО» БОЦМАНА ДОРОНИНА

В представлении людей, знакомых с моряками лишь по приключенческим романам да понаслышке, боцман — это обязательно широкоплечий здоровяк, непременно усач, обладатель немыслимого баса, грубый в обращении с подчиненными, любитель крепко выпить и чуть ли не обязательно

носящий в ухе серьгу.

Безнадежно устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семен Доронин со сторожевика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в самую меру и отдает команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно широк в плечах, но это, как известно, дается не званием и не должностью.

Отец Семена, Никодим Прокофьевич, лет двадцать работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчатки, и семилетним мальчишкой Семен уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов [3] . В девять — отец взял его с собой на глубинный лов сельди, к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать стал носить робу с отцовского плеча и стоял на кавасаки у сетеподъемной машинки. Машинка постукивала стальными кулачками и роликами, лязгала тугими пружинами, бежал и бежал по лотку подбор вытягиваемого из моря кошелькового невода, наполненного трепещущей серебристой рыбой, и Семен чувствовал себя самым заправским рыбаком.

3

Курибаны — приемщики рыболовецких судов на берегу.

«Эк, вымахнул твой наследник!» — говорили главному неводчику рыбаки, глядя, как легко и ловко управляется рослый Семен у сетеподъемной машинки.

«В деда!» — односложно отвечал Никодим Прокофьевич.

Третье поколение Дорониных рыбачило на Камчатке к тому времени, когда Семена призвали на военно-морскую службу. Семенов дед, Прокофий Семенович, подался сюда с Каспия еще в двадцатых годах, завербовавшись по договору с АКО [4] на трехлетний срок. В ту пору на Камчатских рыбалках посезонно работали неводчиками и куриба-нами японцы с Хоккайдо. Они привозили с собой кавасаки с моторами фирмы Симомото и в секрете от русских кроили и шили ставные невода.

4

АКО — Акционерное камчатское общество.

Давно уже на Камчатке и неводчики и курибаны — свои, русские, и невода скроены и сшиты своими руками, и кавасаки свои, построенные во Владивостоке и Петропавловске. А те же Доронины живут на Камчатке без малого сорок лет…

Хочется добавить еще, что неверно, будто все боцманы любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семен Доронин, напротив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при намеке на их личные заслуги начинают рассказывать о заслугах других.

Узнав все это о Доронине от капитана третьего ранга Баулина и от земляка Семена — рулевого Игната Атла-сова (не от Владимира ли Атласова, открывателя Камчатки, пошел их род?!), я и не пытался расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его и украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».

Но я не мог не спросить у Доронина, что это за «лекарство» такое придумал он, чтобы помочь капитану третьего ранга обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и излечить от хандры.