Шрифт:
– Э-эй!
Он крикнул из дому, но она так и не перестала колоть дрова во дворе. Взмахивала правой рукой, все еще сильной, мускулистой, хотя тело у нее уже начинало рыхлеть. Правая взмахивала, а левая висела свободно. Удары приходились слева, справа. С топором она управлялась ловко.
Потому что как же иначе? Нельзя ведь все валить на мужчину.
— Эй, ты! — Это Уолт Уэлли снова окликнул ее из комнат.
Потом Уолт показался на крыльце в старой замызганной кепке, которую он стащил на распродаже экипировки бейсбольной
— Опять разыгрываешь из себя черт-те кого? — сказал он, оттягивая посвободнее майку в проймах. Посвободнее — на этом был основан весь уклад жизни у них в доме.
— Да ты что? — возмутилась она. — Ты за кого меня принимаешь? За дубину стоеросовую?
Глаза у нее были сверкающей голубизны, кожа как смуглая кожура персика. Но когда она улыбалась, дело было хуже — раздвигаясь, губы обнажали слюнявые десны и пеньки темных гнилых зубов.
— Женщины любят, когда их именуют, — сказала она.
Никто никогда не слыхал, чтобы Уолт называл жену по имени. Никто никогда не слыхал, как зовут эту женщину, хотя ее имя значилось в списках избирателей. А звали ее вот как — Исба.
— Когда что их минует? — спросил Уолт. — А знаешь? Завелась у меня одна мыслишка в уме.
Его жена встряхнула головой. Волосы у нее были своего естественного цвета — вернее, выгорели на солнце. Все ее ребятишки унаследовали материнскую масть, и когда они, золотисто-смуглые, стояли кучкой, откидывая со лба свои непослушные вихры, их можно было принять за чалых лошадок.
— Ну, какая там еще мыслишка? — спросила она, потому что ей надоело стоять, ничего не делая.
— Возьмем-ка парочку холодных бутылок и уедем на все утро на свалку.
— Застарелая она, твоя мыслишка, — проворчала его жена.
— А вот и нет! На свалку, да не на нашу. В Сарсапарилле мы с самого рождества не были.
Она пересекла двор, ворча что-то всю дорогу, и вошла в дом. Навстречу ей, из-за дощатой обшивки, ударил запах стока вперемешку с вонью давленого богабри и гнилой груши. Может, потому, что Уэлли торговали старьем, их жилье, того и гляди, тоже готово было развалиться.
Уолт Уэлли прочесывал свалки. Правда, кроме него тем же занимались и другие ловкачи. Но если говорить о том, что может пригодиться человеку, так более верного глаза на такие вещи ни у кого не было: использованные батареи и скрипучие кровати, коврик, на котором пятен сразу и не заметишь, проволока и еще раз проволока, настольные и стенные часы, только и дожидающиеся мига, когда их снова пустят догонять время. Задний двор у семейства Уэлли был завален предметами и коммерческого и вполне загадочного назначения. А лучше всего там был ржавый котел, в котором близнецы устроили себе домик для игр.
— А как насчет того самого? — крикнул Уолт и толкнул жену боком.
Она чуть не ступила в дыру в прогнившем полу кухни.
— Насчет чего того самого?
Полудогадка вызвала у нее полусмешок. Потому что Уолт умел играть на ее слабости.
— Насчет того, чтобы поваляться.
И тут опять началась воркотня. Волоча ноги по дому, она почувствовала, что одежда раздражает ей кожу. Лучи солнца падали своей желтизной на серые вороха незастеленных постелей, превращали в золото хлопья пыли по углам комнат. Что-то угнетало ее, какой-то груз давил ей на грудь всей своей тяжестью.
Ну, конечно! Похороны!
— А знаешь, Уолт, — сказала она, как всегда сразу меняя тон. — Ты неплохо придумал. По крайней мере мальчишки не будут озоровать. Не знаю только, снизойдет ли до нас этот паршивец Ламми.
— Дождется он, оторву я ему башку, — сказал Уолт.
— Да у него переходный возраст.
Она стояла у окна с таким видом, точно ей было известно решительно все на свете. Это похороны настроили ее на торжественный лад. Вся покрылась мурашками.
— Хорошо, что ты надумал съездить на свалку, — сказала она, направив уничтожающий взгляд на краснокирпичное здание по ту сторону шоссе. — Что меня вконец расстраивает, так это когда покойника мимо моего дома несут.
— Вынос-то не отсюда, — успокоил он жену. — Ее в тот же вечер вывезли. Хоронит «Персональное обслуживание» Джексона.
— Хорошо, что она отдала концы в начале недели. В пятницу-субботу не очень-то персонально тебя обслужат.
Миссис Уэлли стала готовиться к поездке на свалку. Обдернула платье. Сунула ноги в туфли.
— А она– то поди думает: гора с плеч. Но виду не подает. Ведь как-никак сестра. Дэйзи, наверно, все кишки у неевымотала.
Тут миссис Уэлли вернулась к окну. Точно почувствовала. Ну, конечно! Вон она! Опять полезла в почтовый ящик, будто не все оттуда уже выгребла. Лицо миссис Хогбен, склонившейся над кирпичной стойкой, в которую был вцементирован почтовый ящик, выражало все, чего ждут от удрученного тяжелой потерей человека.
— Дэйзи была ничего, — сказал Уолтер.
— Дэйзи была ничего, — согласилась с ним его жена.
И вдруг ее кольнула мысль: а вдруг Уолт, вдруг Уолт с ней...
Миссис Уэлли поправила прическу. Если бы ей не хватало того, что было дома, — а вспоминающие глаза подтвердили, что вполне хватало, — она, может, и сама ступила бы на ту же дорожку, что и Дэйзи Морроу.
По другую сторону шоссе послышался голос миссис Хогбен.
— Мег! — позвала она. — Маргарет!
Но, как всегда, крикнула так куда-то, без всякого направления. Сегодня ее голос звучал пожиже.
Потом миссис Хогбен ушла.
— Меня как-то взяли на похороны, — сказала миссис Уэлли. — И говорят: загляни в гроб. Хоронили жену одного дядьки. Он был сам не свой от горя.