'На травку'
Шрифт:
Старичонка долго хохотал, подстегивая лошадь; грустно улыбался и Яков Мохов.
– Вот видишь, - сказал он старику.
– Разве это порядок? А теперь кто тебя пальцем может пошевелить? Никто.
– Как есть - никто!
– Старик помолчал и сказал раздумчиво.
– Оно верно, что с этим уставом с теперешним можно было бы жить, кабы удовольствие... А то, вишь, никакого
– Он ударил себя кнутом по голенищу, защурился и закрутил головой.
– И деньжищ энтих теперя у всех крещеных - гибель! А впрочем, - что в деньгах? Бумага и бумага... А удовольствия никакого тебе нету. Да-а... Так-так... Ну вот, например, вы, фабричные - коего черта, прости бог, не вырабатываете ситцы да сукно? Оглашенные вы эдакие, будьте вы неладны!
– вдруг переменив тон, крякнул старик.
Лицо его стало строго, но глаза смеялись.
Яков Мохов ответил не сразу. Долго глядел на него в упор, потом сказал:
– Темный вы народ, жадный. Вам бы только в брюхо все. Есть селедка в аршин величиной, есть ситный, вот мужику и хорошо. А что, ежели его в зубы урядник лупцевал, да землишки было - кот наплакал, - это мужик забыл. Вот ты плачешь, что фабрики стоят. А где взять хлопка, угля, нефти, железа? Ведь все это тю-тю от нас! Поди-ка повоюй, говорят.
– Ране было же.
– Так зато раньше и помещик был. Раньше и исправник был, и земли у тебя не было. Ну что, ежели тебе дадут, к примеру, сто аршин ситцу, двадцать аршин сукна, пуд мыла да пуд сахару и скажут: получай, только помни, все обернется по-старому, снова будешь не хозяином, а холуем последним. Согласишься?
Старик вздыхал, крутил головой, покрякивал, потом сказал:
– Нет!
– и нахлобучил шапку.
– Ну а ежели водки еще в придачу? И бочонок самолучших сельдей? А? улыбнулся Яков.
Старик захохотал и мрачно сплюнул:
– Благодарим покорно... Ха-ха-ха! Вот так заганул загадку. Водка! А?! Да у меня своя брага сварена, ей-богу право. Вот приедем, угощу. Эвот и село наше.
Через полчаса
– С преснушечками-то, с соченьками-то... Уж не взыщите, мы по-деревенски.
И хозяин весело покрикивал:
– Намазывай толще маслом-то, не жалей, не купленное. Эй, Марья, а ну-ка в погреб, бражки бы похолодней!
С крепкой браги Якова бросило в краску, и в глазах замелькало.
"Этакая благодать, - подумал он, - вот бы пожить-то где", - и поддел на ложку густого пахучего меду.
– Живем, благодарю покорно, ничего...
– громко чавкая и запивая брагой, сказал старик.
– Только вот в чем суть: бог урожай послал очень даже примечательный, а убираться не с кем: я стар, а девкам одним не управиться... Вот беда-то...
Яков Мохов поставил на стол блюдце и несмело сказал:
– А что, ежели я бы? Насчет работы-то. Я могу.
– Да ну?
– вскричал захмелевший старик.
– Ах, ты ясён колпак... Яков Иваныч, друг!.. Неужели остался? А уж насчет жратвы мы тебя побережем, то ись так будем ублажать, ну прямо лопнешь по всем пунхтам. А девки-то, девки-то у меня - малина!..
– Он подмигнул на зардевшихся девиц и вдруг: А ты женатый?
– И не думал.
– Ну?! Право слово? Девки, слышали?
Девки зарделись пуще и заходили козырем, грудь вперед, как на подносе.
Хозяин захихикал скрипучим смехом, подскочил к сундуку:
– Раз!
– выбросил он новые сапоги.
– Первый сорт, со скрипом... Два!
– выбросил другую пару.
– Три, четыре, пять - это девкины! Нна! Уж насчет обувки - извини - вполне имеем. Ха-ха-ха! Уж извини. То ись надул я тебя, Яков Иваныч, вот как... То ись на рынке-то. Не сапоги твои, ты мне нужен, ты! Приглянулся ты мне: большой да широкий. Дай, думаю, уманю. Ха-ха-ха! Благодарим покорно. Оно как по писаному и обернулось. Чисто камедь... Ах ты, ясён колпак. Дарья, браги!! Марья, ходи веселей! Не зевай, девки, холостой ведь он...
Яков Иваныч улыбался.
1918