На вершине блаженства
Шрифт:
– Бобби, приятель, – сказал Себастьян, когда сестры скрылись из виду, – будь добр, сходи взгляни, как там мой грузовик.
– Зачем?
– Так, на всякий случай.
– Зачем? – упорствовал Бобби.
Себастьян улыбнулся парнишке:
– Разумный молодой человек. Пока все в точности не выяснит, ни за какое дело не возьмется. Там моя собака, Битер. Он в машине. И всегда ужасно беспокоится, если надолго остается один.
– Не стоит оставлять собаку в машине. Она может напачкать.
Себастьян крепко сжал губы, чтобы не рассмеяться.
– Ты прав, но
– Днем здесь никто не ходит, – принялся рассуждать Бобби. – Все работают. Мне не разрешают беспокоить их разговорами и вопросами. Ведь они художники, писатели там всякие, ты знаешь? Они рисуют, сочиняют… и все такое. Тут есть одна женщина, она с Виком. Делает всякие горшки и тарелки. А он художник. Так мне туда вообще не разрешают заходить, потому что эта дама очень… нервная. Она…
– Вечная модель Вика, – перебила Блисс и почувствовала, как запылали ее щеки. Она хотела еще что-то сказать, но никак не могла сообразить, что именно.
– Интересные дела, – улыбнулся Себастьян. – Но мне нужно поговорить с Блисс, а я очень беспокоюсь за Битера. Пожалуйста, Бобби, присмотри за ним.
Бобби отпустил руку Себастьяна и проговорил:
– Ладно. Я скажу, если кто-нибудь придет.
Тонкие загорелые ножки мигом унесли мальчугана из кухни на террасу – и дальше, на улицу. Вскоре он пропал из виду.
Себастьян осторожно прикрыл за Бобби дверь и повернулся к Блисс. Она заметила, что он стоит, сжав кулаки, широко расставив ноги; при этом дышал так глубоко, что рубашка то и дело натягивалась на широкой груди и мускулистых плечах.
Она не решалась посмотреть ему в глаза.
Себастьян прошелся по кухне и остановился у стола напротив Блисс. Посмотрел на нее сверху вниз. В его темных, волнистых волосах не было ни намека на седину. Да и видневшиеся в вырезе джинсовой рубашки короткие волоски тоже были черными. Она потупилась. Его вкусы не изменились. Как и мальчишка, который когда-то однажды на год бросил школу, этот человек до сих пор предпочитал джинсы в обтяжку, плотно облегающие фигуру крупного сильного мужчины, не залюбоваться которым попросту невозможно.
Она почувствовала, что Себастьян немного наклонился. Блисс закрыла глаза, сердце ее бешено колотилось. Он всегда так раньше делал – наклонялся, когда хотел, чтобы она посмотрела ему в глаза.
В кухне царила тишина, слышалось лишь жужжание вентилятора, стоявшего у открытого окна.
Блисс чувствовала запах Себастьяна, запах чистого тела, простого мыла и свежевыстиранной рубашки.
Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев ее подбородка. Легонько провел большим пальцем по щеке. Блисс открыла глаза и увидела, что он разглядывает ее лицо. Уголки его губ опустились. Что это? Горечь? Гнев? Верхнюю губу пересекал тонкий белый шрам.
Когда-то она знала про него все. Или считала, что знает. Теперь же не знает ничего о его жизни – с того самого
– Пятнадцать лет, – проговорил он.
Она не смогла вымолвить ни слова.
Его глаза сверкнули.
– Прости.
Слезы? Откуда они у нее? Для чего? И как он посмел так неожиданно появиться здесь через столько лет? Появился – и сказал «прости», сказал, когда уже слишком поздно.
– Понимаю, звучит довольно глупо. – Он по-прежнему гладил ее щеку. – И неубедительно. Потому что меня нельзя простить, верно?
Блисс проглотила слезы и судорожно вздохнула.
Себастьян провел большим пальцем по ее нижней губе.
– Это было ужасно. Ужасно. С тех пор я все время думал о том, как вернуться к тебе.
Если она откроет рот и попытается ответить, то тут же разрыдается. Или рассорится с ним.
– В первые годы было просто невыносимо. Потом я решил, что уже слишком поздно. Затем подумал: я должен доказать, что кое-что собой представляю, прежде чем пытаться снова все вернуть.
Блисс задрожала. Ее трясло точно в ознобе.
– Я поступил глупо, как полнейший идиот. Теперь я это точно знаю. Только идиот мог допустить, чтобы все так сложилось с самого начала. И потому, наделав ошибок, я был вынужден уехать. Вернее, решил, что должен уехать. А потом подумал, что опоздал и уже поздно что-либо менять. У тебя своя жизнь. Я думал, что ты вышла замуж.
– Но почему ты не позвонил мне? Почему хотя бы не написал? Мог бы просто сообщить, где ты и как… Ну хотя бы тогда, в первые недели, когда мне хотелось уснуть и никогда больше не просыпаться, потому что я была уверена, что ты умер. Я просто не могла поверить, что ты так вот уедешь и оставишь меня. Поэтому решила, что тебя убили. Мне хотелось быть с тобой, и я не хотела больше жить!..
– Значит, ты никогда не была замужем? – проговорил Себастьян. – До сих пор не могу поверить своей… Даже сейчас не верится. Ну скажи мне что-нибудь, Блисс. Пожалуйста.
Она откинулась на спинку стула – чтобы находиться подальше от его руки.
– Ты хорошо выглядишь. – Блисс смутилась – глупость какая-то.
– И ты тоже. Ты так красива, что становится больно. – Он усмехнулся. – По-идиотски звучит, но это чистейшая правда. Ты совсем не изменилась.
– Да, конечно. Ничего не изменилось, только пятнадцать лет прошло. Ха!.. – Она нахмурилась. Только не нужно показывать ему, как ей было больно, не нужно говорить, как считала дни и годы, как рассматривала фотографии, появлявшиеся время от времени в газетах, как читала и перечитывала статьи о его успехах и начинаниях.
– Ты сердишься на меня.
– Нет, Себастьян.
Да, да, она сердита. Сердита до безумия. Она в ярости. Он поломал ей жизнь.
– Я не виню тебя. Ты имеешь право злиться на меня. И даже, наверное, отомстить.
– Я не злюсь. И не жажду мести. Я не… Я больше вообще ничего не чувствую. Я живу хорошо и счастливо.
– Правда?
– Да. Да, конечно. Конечно, я счастлива. Потому что занимаюсь делом, которое считаю нужным и важным. Я изменяю окружающий меня мир, пусть немного, пусть чуть-чуть…