На воде
Шрифт:
Наполеон III одной короткой фразой заранее предотвратил любые вспышки гнева своего народа, пообещав: «Империя — это мир!» Великолепное утверждение, бесподобная ложь! После этого он мог объявить войну всей Европе, не опасаясь своего народа. Он нашел формулу, против которой факты были бессильны.
Он воевал с Китаем, с Мексикой, с Россией, с Австрией [39] , со всем светом. Нужды нет! Есть люди, которые и сейчас с убеждением говорят о том, что он осчастливил нас восемнадцатью годами спокойствия. «Империя — это мир!»
39
Он
Но и Рошфор [40] сокрушал Империю словами, более смертоносными, чем пули, пронзая ее остротами, разрывая на части.
Даже маршал Мак-Магон [41] оставил нам память о своем мимолетном правлении: «Я здесь, и буду здесь!» И свалил его опять-таки каламбур Гамбетты: «Решиться или отрешиться!»
Этими двумя глаголами, более мощными, чем революция, более грозными, чем баррикады, более сокрушительными, чем целая армия, более властными, чем все волеизъявления, трибун опрокинул воина, растоптал его славу, уничтожил его могущество и силу.
40
Рошфор (1830—1913) — французский публицист, автор журнала-памфлета «Фонарь», ожесточенно нападавшего на Наполеона III и на режим Второй империи.
41
Мак-Магон (1808—1893) — французский маршал и президент Третьей республики в 1873—1879 годах.
А те, кто ныне правит нами, падут, ибо они не знают остроумия; они падут, ибо в неминуемый, грозный час, в час восстания, когда качнутся весы истории, они не сумеют рассмешить Францию и обезоружить ее.
Из всех этих анекдотов не наберется и десятка подлинно исторических. Не все ли равно? Лишь бы верили, что они произнесены теми, кому их приписывают.
В стране горбатых сам горбат [42] РодисьИли кажись, —гласит народная песня.
42
В стране горбатых сам горбат... — Приведенные строки взяты из песни французского поэта Эжезиппа Моро (1810—1838) «Остров горбатых».
Между тем мои коммивояжеры заговорили об эмансипации женщин, об их правах и о новом положении, которое они хотят занять в обществе.
Одни одобряли, другие сердились; маленький толстяк, остривший без передышки, положил конец и прениям и трапезе, рассказав нижеследующий анекдот.
— Недавно, — начал он, — в Англии происходило многолюдное собрание, где обсуждался этот вопрос. Один из ораторов, приведя множество доводов в пользу равноправия женщин, так закончил свою речь:
— Словом, господа, между мужчиной и женщиной, в сущности, очень маленькая разница.
И тут в зале раздался голос, убежденный, восторженный:
— Да здравствует маленькая разница!
Сен-Тропез, 13 апреля.
Утро сегодня выдалось чудесное, и я отправился в Шартрез-де-ла-Верн.
Два воспоминания влекли меня к этим развалинам: незабываемое ощущение
Я сел в шарабан, потому что в коляске по этой дороге не проехать, и покатил сначала вдоль берега. По ту сторону бухты виднелся сосновый бор, где Общество строило еще один курорт. Побережье, надо сказать, здесь превосходное, и вся местность изумительно красива. Вскоре я углубился в горы; миновав деревушку, я свернул на разъезженную дорогу, похожую на длинный овраг. Речка, или, вернее, широкий ручей, течет вдоль дороги и через каждую сотню метров пересекает ее, разливается по ней, уходит в сторону, потом возвращается, опять сбивается с пути, покидает свое русло и заливает дорогу, потом спускается в ров, теряется среди камней, потом вдруг, словно угомонившись, несколько минут течет своим путем, но, поддавшись внезапной прихоти, снова выбегает на дорогу, превращая ее в озеро, куда лошадь погружается по грудь, а высокий шарабан — по кузов.
Дома кончились; там и сям мелькает хижина угольщика. Самые бедные из них живут в пещерах. Мыслимо ли, что люди селятся в пещерах, живут там круглый год, рубят дрова и пережигают их на уголь, едят хлеб с луком, пьют воду и спят, как зайцы в норе, на дне тесной ямы, выбитой в скале? Между прочим, в одной из этих неизведанных лощин недавно обнаружили отшельника, настоящего отшельника, который скрывался здесь целых тридцать лет, не ведомый никому, даже лесничим.
Весть об этом дикаре, открытом каким-то чудом, вероятно, дошла до возницы дилижанса, и тот сообщил ее почтмейстеру, а тот рассказал телеграфисту или телеграфистке, а он или она выразили свое удивление редактору какого-нибудь Южного листка, а тот тиснул сенсационную заметку, которую перепечатали все газеты Прованса.
Жандармы пустились в путь и разыскали отшельника, однако не тронули его — видимо, он сохранил свои документы. Вслед за жандармами на поиски отправился фотограф, привлеченный удивительной новостью, проблуждал трое суток по горам и в конце концов привез фотографию, неизвестно чью: кто говорит — настоящего отшельника, а кто — мнимого.
Но те двое стариков, которых показал мне в прошлом году мой приятель во время поездки по этим своеобразным местам, гораздо сильнее занимали меня, чем бедняга-пустынник, приведенный в лесные дебри каким-нибудь горем, или, быть может, попросту нежеланием жить среди людей.
Вот как мой приятель узнал этих стариков. Блуждая верхом по ущельям, он натолкнулся на зажиточную, по-видимому, ферму: он увидел виноградники, пашню, скромный, но годный для жилья домик.
Он вошел. Его встретила хозяйка — старая крестьянка лет семидесяти. Ее муж, сидевший под деревом, встал и подошел поздороваться.
— Он не слышит, — сказала она.
Это был высокий восьмидесятилетний старик, необыкновенно прямой, крепкий и красивый.
Они держали работника и служанку. Мой приятель, несколько удивленный уединением этой пары, стал расспрашивать о них. Ему сказали, что поселились они здесь очень давно; они пользовались всеобщим уважением и слыли за людей состоятельных — по-крестьянски состоятельных.
Он продолжал посещать их и мало-помалу подружился со старухой. Он приносил ей книги, газеты, с удивлением обнаруживая, что круг ее мыслей, или, вернее, остатков мыслей, шире, чем обычно у крестьянок. Впрочем, она не была ни образованна, ни умна, ни остроумна, но в каком-то уголке ее памяти, видимо, сохранились смутные понятия — полустертые следы некогда полученного воспитания.
Однажды она спросила, как его имя.
— Меня зовут граф де X... — отвечал он.
Тогда, движимая тем безотчетным тщеславием, которое таится в душе каждого из нас, она сказала: