Шрифт:
1.
Услышав голоса, он понял, что отступать поздно.
Плотная парусина надежно скрывала тело, но звуки задержать не могла. Оставалось дышать украдкой, медленно-медленно, по крайней мере пока не отойдут подальше от берега. А там уж видно будет.
– Как думаешь, до полуночи вернемся?
Это Лара, ее чуть хрипловатый, но мягкий голос. Точно короткие ворсинки на желтовато-розовой шкуре персика. Он знает, персики изредка привозили на остров. Тяжелые, неуклюжие жуки-плавунцы, просмоленные грузовые баркасы. Они ползут неспешно,
– А почему нет? – Леон коротко рассмеялся. Его смех был похож на россыпь мелких стальных шариков. Такие шарики ценились. – Почему нет? Видишь, солнце еще нескоро сядет, времени вполне достаточно… Это же недалеко.
– А там?
– А что там? Там как всегда. Тысячи раз успевали, что изменится сегодня?
– Ну… Это же все-таки не рыбалка… Оттуда лучше вернуться до полуночи. Люди зря говорить не станут.
– Люди много чего зря говорят, – проворчал Леон. – Ладно, раз-два, взяли…
Лодка вздрогнула, проскрипела острым килем по прибрежному песку и мягко закачалась на волне. А потом два раза дернулась – это залезали Лара с Леоном. И заскользила, побежала вдаль, где море становится небом, а небо – морем. Весел почти и не было слышно, уключины смазаны тягучим черным маслом.
– Мать-то в курсе, где ты? – очень ровным голосом поинтересовался Леон.
– Ну, я сказала, что с тобой… – замялась Лара. – И все, больше ничего не уточняла…
– А чего там уточнять? В поселке все знают, что сегодня мое дежурство. Сложить яйца фактов в корзину выводов, понимаешь ли, несложно. И твоя мама это великолепно умеет делать. Так что готовься к головомойке.
– За что? – Лара изобразила голосом недоумение. Получилось весьма похоже.
– Во-первых, за то, _куда_ отправилась. А во-вторых, не сказала об этом.
– Ну и что? Мне не двенадцать лет, сама решаю.
– Вот маму и убеждай. Только вряд ли она убедится. «Одно дело мужики, это их такая доля, а какого беса ты лезешь… Вечно умудряешься впутаться не в одно, так в другое»… – Леон чуть изменил тембр, и вышло в самом деле точь-в-точь как у тети Алины.
– Я одно знаю, – ядовито усмехнулась Лара, – вы с мамой когда-нибудь найдете полное взаимопонимание. Ты такой же нервный и пугливый.
– Не пугливый, а предусмотрительный, – вскинулся Леон. – И ты прекрасно понимаешь разницу.
– Угу. А Яську ты тоже из предусмотрительности не взял? Он так просился…
…Под парусом было жарко и пыльно, и очень хотелось чихнуть. Но нельзя, надо терпеть. Тем более сейчас.
– Яську? Рано ему еще. В свое время – другой разговор, когда и все… А пока – не вижу смысла. И вообще… Сама посуди – только Яськи нам с тобой сейчас и не хватало…
Вот так, значит… Лишний, значит… Ну что ж, немного еще обожди, братец… Как обещать, так горазд, а выпало, наконец, дежурство – и третий лишний, да? Ничего, в другой раз будете с Ларой целоваться…
Обида щипала глаза, но приходилось молчать. И вслушиваться в слабый плеск весел, в отдаленные птичьи крики. Сейчас они тихие, чайки. Тоже, значит, жара на них действует… Как и на собак, и на кошек. Про людей и говорить нечего, все понятно.
…Постепенно звук весел растаял, растворился в огромном теплом пространстве без верха и низа, птицы острыми белыми иглами прошивали его насквозь, дрожащими волнами перекатывался тугой воздух – и нес длинный силуэт «Голконды», все время вверх и вверх…
2.
– Вылезай, чучело! – крепкий пинок пришелся точнехонько пониже спины. Леон всегда отличался меткостью. – И нечего глаза пялить! Тоже мне, неоприходованный груз. Главное, храпит как трактор, шелупонь мелкая!
Делать нечего, Яська, мысленно чертыхаясь, выбрался из-под парусины и заморгал, приноравливаясь к хоть и зависшему над горизонтом, но все еще жгучему и слепящему солнцу. Майка встопорщилась, сползла на левое плечо, в волосах запуталась какая-то дрянь – то ли стружка, то ли конопляные нити. Язык пересох и прилип к гортани.
– И он еще дуется! Нет, ты посмотри на него! Ясно же было сказано: нельзя сейчас со мной. Понимаешь такое слово: нельзя? Ни фига ты не понимаешь. Ну и чего теперь с ним делать, Лара? Может, утопим?
Короткий, с едва заметной хрипотцой смешок. Интересно, а Леон, когда слышит ее голос, тоже думает о шкурке персика?
– Ну как его утопишь? Он же плавает как селедка.
– Не проблема, – махнул рукой Леон. – К шее чего-нибудь принайтуем… Блин, да тут и хлама-то не найти, все нужное… Разве что руки-ноги связать… Бечевки жалко… Нет, ну откуда он взялся, такой урод? У всех братья как братья, только у меня оболтус.
Хлопок двумя тесно сложенными пальцами по затылку. Это еще чепуха, это не больно.
– Это еще чепуха! – в тон его мыслям отозвался Леон. – Дома получишь по полной программе. И от меня, и от бати…
Вспомнив об узком черном ремешке, Яська заметно погрустнел. Впрочем, и это еще не самое худшее.
– Ну ладно, – мрачно пробубнил он, ерзая на банке. – Только ты маме не говори.
Леон присвистнул.
– Всегда знал, что ты дурак, но ты дура-а-к! Мы же вернемся только к полуночи, за это время мама сто раз с ума сойти успеет. – Он пристально поглядел на Лару: давай, мол, поддержи педагогику, врежь с флангов.
Лара промолчала, но укоризненно качнула головой. Глаза у нее были серьезными.
– Да мама ни про чего не подумает! – вскинулся Яська. – Ей Алекс скажет, что я с ребятами к Дальнему Роднику пошел, и на обратном пути мы во дворе у дяди Пелея заночуем. Если слишком припозднимся.
– Та-а-к, – сумрачно заметил Леон. – Значит, еще и Алекса драть… Ну почему с вами столько проблем, а?
– А чего Алекс? – насупился Яська. – Он тут вообще ни при чем. И вообще, что ты сразу начинаешь наезжать? Маму бы пожалел, зачем ей лишние нервы? Я же вот не сказал ей, чем ты вчера утром занимался…