На южном фронте без перемен
Шрифт:
Мне не слишком улыбалось это дежурство. С этими сержантами и в части было нелегко сладить, а здесь они, особенно в последнее время, словно с цепи сорвались. Это были бойцы из батареи Найданова — вот пусть бы он с ними и дежурил, а то у меня от их язвительных вопросов и соображений уже голова начала пухнуть. Видимо Андрей и сам от них устал, и решил, что настала моя очередь помучиться.
Конечно, расчеты из первой минометной были самыми подготовленными сержантами в нашей батарее, потому Найданов и перевел их на «Васильки» — самое лучшее из того, что стояло у нас на вооружении. Да они и сами стремились к этому. Только вот ведь незадача: разборные «Подносы» оказались значительно нужнее и удобнее в боевых операциях, чем более мощные «Васильки». Я со своими расчетами то на броне, а то и пешком, периодически отправлялся на операции, где мы стреляли, приносили какую-то пользу пехоте, и прочее…
Странно, но тот единственный бой, около фермы, где нашим «Василькам» досталась работа, еще только больше углубил недовольство этих сержантов. Немного постреляли, а потом прятались от огня, чтобы самих не перебили. Я-то думал, что после такой переделки охоту к боевым столкновениям у них отшибет надолго… Но я ошибся! Наверное, потому, что я, глядя на их бородатые физиономии, постоянно забывал, что им всем не больше двадцати лет — это же вчерашние школьники!
Они считали, что их недостаточно ценят, плохо используют… Им, видно, все еще хотелось подвигов и славы! Периодически эту троицу душила злость и зависть к моим расчетам, которых постоянно куда-то тягали, и им потом было что рассказать, в отличие от расчетов Найданова. И поэтому они так нервничали, и высказывали свои обиды и Андрею, и мне. (Хотя я-то тут причем)?
Вот и сейчас.
— Товарищ старший лейтенант, почему Дьяков так нас не любит? — начал Ситников, помешивая палкой костер.
— Кого нас?
— Ну, батарею нашу… И сюда не хотел пускать. А что мы там должны делать, в Центорое?
Он не раз слышал ответ, но это была лишь затравка к очередным жалобам на несправедливое командование и судьбу.
— Тыловые службы бригады охранять, — со вздохом, уже сам себе не веря, ответил я.
— Как мы их будем охранять без боевых машин? Мы же артиллерия, а не пехота! Я нигде не слышал, чтобы артиллерия кого-то охраняла.
Логично! Я молчал, так как и сам не слышал, чтобы артиллеристы кого-то охраняли. Но я же не мог так уж явно обсуждать, а главное — осуждать, приказы командования! Да еще с подчиненными. (Ладно, Васе можно было все высказать, и даже Найданову! Хотя ему — не все).
Тут подал голос Армян, сидевший на этот раз с нами.
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите я в пехоту уйду?
Если бы не стул, я бы упал в обморок — это было что-то новенькое. Армян — в пехоту!
— Что тебя здесь не устраивает? — спросил я изумленно, и почему-то у меня перед глазами сразу возник руль от «Мерседеса» в нашей родной «шишиге».
Лучше бы я не спрашивал — Армяна прорвало. Он рассказал мне обо всех своих друзьях в пехоте, о том, что у них полная насыщенная жизнь, что его достал наш старшина, и многое другое. Но я вынес из его монолога впечатление, что его расстраивает конкретно только то, что пехота первой входит в поселки, и все самое интересное достается ей, а он — водитель минометки — питается «объедками с барского стола». Я не думал, чтобы он не понимал, что у пехоты намного больше шансов нарваться на огонь противника. Машина Армяна была продырявлена со всех четырех сторон. А что случилось с пехотой Урфин Джюса у фермы, все видели сами. А с ротой Бандеры? Господи! Ну откуда такая тяга к стяжательству? А?
Я горько усмехнулся.
— Друзья мои! Бросьте нести чушь! Какая пехота!.. У вас в кузовах полно добра. У каждого в машине по автомагнитоле. Вы месяц можете обходиться вообще без прапорщика с его кухней. Есть это в ротах? А?.. А почему?.. Потому что у нас техника! У нас есть место для хранения всего этого добра, а у них… Есть у них место в БМП, а, Григорян?
Ответа я не услышал, и продолжил.
— Будешь питаться кухонной похлебкой, мерзнуть, и кидать тоннами землю… И ни один ротный по доброте душевной не сравниться с Найдановым, не говоря уже обо мне.
Бойцы засмеялись. Я перевел дух. Раз засмеялись, значит, теперь будет легче общаться — пускай расслабятся.
— Все, что достанет пехота, она потом приносит к вам… Так что, дорогой Григорян, не говори ерунды. И выбрось из головы эту муть.
Два бойца притащили новую порцию дров. Выдохшийся от споров Ситников ушел за чаем сам.
Мы говорили о чем — то еще, но уже так — несерьезно.
— Хотите чифиря, товарищ старший лейтенант? — спросил Джимми Хендрикс.
— Конечно, хочу, только давай! — ответил ему я.
Глава 4
На следующий день небо заволокло тучами, заморосил мелкий холодный дождик, а под ногами зачавкала мерзкая грязь. Я не выходил из кабины, слушал музыку «Наутилуса», и мечтал попасть куда-нибудь в цивилизацию, где можно принять ванну, выпить чашечку кофе, встретиться с девушкой, (не обязательно же с женой?), а еще лучше — с двумя, и можно еще многое — многое другое… Но не здесь.
Дверца распахнулась. С немым вопросом я воззрился на своих вчерашних попутчиков.
— Товарищ лейтенант, — жалобно сказал Адамов, — давайте еще совершим экспедицию. Чего здесь высиживать — то?
Я на секунду задумался, а потом пожал плечами: почему бы и нет? Можно и пойти. В одной стороне мы уже были, а другую сторону тоже не мешает посмотреть. Вдруг что найдется интересное? Может, книги попадутся…
Мы отправились на противоположный конец Белготоя. Дорога шла под уклон, и я подумал, что возвращаться будет труднее: и тяжелее, и скучнее. Впрочем, это всегда так: в начале пути человек полон надежд и предвкушений, а в конце — одна горечь и разочарование… «Во многих знаниях есть многия печали»…
Имберг и Адамов вошли в дом раньше меня, но покинули его быстрее, чем я успел до него добраться. Они уже шарили по сараям, а я зашел в комнату и уставился на фотографии, разбросанные по всему полу. Я обнаружил партийный билет, и долго разглядывал фотографию на нем. Наверное, эта молодая и симпатичная женщина и в страшном сне не могла представить себе, до каких времен она доживет. Где партия, а где завтра?
Я присел на голую кровать, и принялся разглядывать подобранные мною с полу фотографии. Сюжеты такие же, какие обожают запечатлевать по всей нашей бывшей великой державе — гости за столом, заставленном салатами и бутылками, дети в разных видах и позах, портреты. Так странно держать в руках осколки чужой жизни, к которой ты не имеешь ни малейшего касательства…