На задворках галактики. Трилогия

Валидуда Александр Анатольевич

Рекондиции Максим помнил отчётливо, все они были более–менее одинаковы. Сначала, после завтрака, отряды поочерёдно быстренько прогонялись через медицинский пункт, где от пятидесяти до ста человек (численность отрядов каждую неделю–другую менялось) получали какие–то пометки в карточках с личными номерами. После ряда скоротечных процедур у медицинских аппаратов, проводимых мужчинами и женщинами в белых халатах поверх военной формы, всех вели в банный комплекс. Там, после помывки и смены белья, из каждого отряда выдёргивали то двух–трёх, то дюжину и более человек, которых никто и никогда больше не видел. Даже не вспоминал. Кроме Масканина. В своём–то отряде прорехи он замечал. Примелькаются, бывает, лица, потом как и не было таких на свете. И что с ними приключается

дальше — тайна тайн. Непонятно, потому страшно. Но страшно было только поначалу. Как–то сами собой подмечались детали и со временем Масканин сделал достоверный, как он надеялся, вывод: забирали в первую очередь ослабленных и измождённых, во вторую — тех, кто помоложе него самого, очень редко ровесников, насколько он мог судить о своём возрасте. А слабые исчезали независимо от возраста, хоть тебе шестнадцать, хоть восьмой десяток стукнул. Да, был в их отряде и такой старичок с ещё тугими мышцами, предыдущую жизнь, видимо, проводивший очень насыщенно и с пользой для здоровья.

На этом рекондиция кончалась. Отряды строили, заново делили на рабочие бригады и разводили на работы. Восполнение в численности проводилось во все последующие дни по утрам до завтрака. Новички редко были одеты в новые защитные комбинезоны, чаще в поношенные, доставшиеся от прежних владельцев. И приходили они со знанием и распорядка, и своих функций, будто им прямо в подкорку вгоняли массив необходимой информации. И сознание их было уже готово к дальнейшему здесь функционированию, то бишь соответствующим образом оболваненным. Только лица выдавали в них новеньких — лица ещё недавно вольных, ведших привычную жизнь людей. Это потом их лица превратятся в изнурённые безвольные маски с потухшей на век жизненной силой.

Масканин знал, что очередная рекондиция должна состояться через два–три дня. Он её не особо боялся, ведь сам он находился как раз в удовлетворимой для лагеря физической форме. Но случай — божок капризный. Вдруг взбрыкнёт? Чем ближе этот ненавистный день, тем явственней пробирал мандраж. И порой приходилось давить этот самый мандраж, опять же, дабы не выдать себя, попутно самому себе удивляясь от того, что знаешь, (правда, это было только общим знанием, лишённым всяческих деталей) что когда–то, будучи ещё нормальным человеком, там, в прошлой жизни, бывало не раз этой самой жизнью рисковать приходилось, а на пустяки, вроде неочевидной опасности, и внимания не обращал. И в судьбу, как её принято понимать у обывателей, не верил. Но тогда риск был оправдан и понятен. Теперь же риск состоял из набора случайностей, проще говоря, пронесёт — не пронесёт.

Диск солнца успел взойти над далёким, растворяющимся у горизонта лесом. Сейчас, из–за свойств атмосферы на этой широте, светило казалось более крупным и розовато–красным, а не привычным жёлтым. По кромке его пробегала едва различимая рябь. И ветер сегодня по приятному прохладный, приносящий свежесть, а не духоту и пыль, которая иногда бывала радиоактивной. Ещё же, хоть и крайне редко, случались пыльные бури, тогда и на десять метров ничего не увидишь, а внезапный порыв мог запросто сбить с ног и потащить по земле. И горе тому бедолаге, у которого разорвётся, казалось бы, гарантированно прочный комбинезон, когда его взбесившаяся стихия протащит словно игрушку по острым камням. Такие гибли сразу или исчезали навсегда потом. Увечные в лагере были лишними.

А сегодня — ни дождя, ни тумана. Даже просто дышать воздухом было приятно. Стараясь, чтобы это было не заметно, Масканин жадно делал глубокие вдохи. Когда ещё придётся? Всем остальным такая нерядовая погода была, как говорится, до одного места. Окружающие ёжились, втягивали шею, с опаской поглядывали вверх. Очень неспокойно им было на открытом пространстве да под открытым небом.

Ну не будем выпадать из образа, решил Максим, принявшись вести себя на манер остальных. Тут же вспомнилось вчерашнее утро, со свинцовыми тучами, с мелким, но зарядившим на весь день дождём. Вон и лужи вокруг от вчерашнего. Впрочем, от вчерашнего ли? Вообще–то, лужи никогда не пересыхали.

У право- и левосторонних бараков стали

раздаваться первые крикливые команды отрядных смотрителей. Тут же, вслед им, уже разносились команды по другую сторону широкой грунтовой дороги, разделявшей два длинных ряда подземных сооружений. Вдоль самой дороги застыли до десятка бронетранспортёров с охранниками на бортах. Были хорошо различимы их жмущиеся от холода фигуры, облачённые в серо–синие костюмы химзащиты, закинутые через плечо карабины и неизменный атрибут — шоковые дубинки, пристёгнутые к широким чёрным ремням рядом с сумками для противогазов.

— Х-хо! А ну построиться! Х-хо! — зарявкал, как из–под земли выросший Фребо — их "родной" смотритель отряда. Это был жёлчный, начинающий седеть тип с густыми всклокоченными бровями, нависающими над воспалёнными глубоко посаженными глазками. — Живее, сволочи, живее! Разобраться в три шеренги!

Максим не помнил, как узнал его имя. Фребо был непосредственным начальником их отряда, прямым представителем власти лагеря.

"Припёрся уже", — подумалось ему. А отряд тем временем суетливо–бестолково исполнял приказание смотрителя.

Сейчас, как обычно в традициях последних дней, Фребо должен начать всех со слийжами сравнивать — с местными тварями–переростками из соседних болот. Самих тварей Максим ни разу не видел, но слышал их подробнейшее описание, что называется — во всех красках. Слышал от очевидцев, когда всего четыре дня назад одна из них каким–то чудом по собственной глупости забрела в лагерь. По рассказам, ростом слийжа достигала человеку по грудь, была скорее всего земноводной, с синевато–зелёной слизистой кожей, да вдобавок ядовитой. Хотя, про ядовитость может и врут. Самое печальное, вновь подумалось Масканину, никто из очевидцев его отряда на следующий же день ничего не помнил о вторжении болотного монстра. Хотелось бы и самому эту тварь увидать. Впрочем, хорошо, что не случилось этого, а то пришлось бы последующие дни вытравливать из себя невольные эмоции и мысли от впечатлений, причём несомненно ярких впечатлений, на фоне ежедневной бредовой монотонности. Однако, закралась Масканину в тот день одна мыслишка: быть может, если опасная тварь смогла как–то пробраться сюда, преодолев и защитный периметр, и посты охраны, то вероятно и выйти отсюда тоже возможно.

— Эй, живее, живее, слийжи брюхатые! — проорал Фребо, потом прошёлся вдоль строя, подсчитывая подопечных, шевеля при этом губами и тыкая по воздуху указательным пальцем. Вдруг он резко остановился, сбившись со счёта, и прошипел неизменное: "шшшшисц!" И начал пересчёт заново.

Что такое "шисц", Максим достоверно не знал. Понимал, что это ругательство, судя по тому, как часто и при каких обстоятельствах оно звучало в разговорах охраны. Слово это было явно не из разряда грамматики и фонетики велгонского диалекта. В чём–чём, а в этом он был уверен, потому как практически сразу, когда к нему возвратилась та малая нынешняя часть его прежней личности, Максим определил, что вся охрана лагеря — велгонцы. Сам он был вольногором — и это всё, что он мог определить о собственной принадлежности. Вся остальная память на эту тему оставалась не доступна. Хотелось верить, что пока не доступна. Очень хотелось верить. Все другие обитатели лагеря в большинстве тоже были русскими или новоросами, как их нередко называли иностранцы. Но попадались и хаконины, и северные раконцы.

— Итак, значит, все на месте, — закончил Фребо повторный подсчёт. — Да и куда вы, к дьяволу, от меня денетесь?

Фребо обернулся на звук подъехавшего грузовика с длинным кунгом, к которому трусцой подбегали трое охранников. Дверь кунга распахнулась, на землю спрыгнул офицер в сером мундире, в котором он, в общем–то, смотрелся странно на фоне защитных химкостюмов остальных велгонцев.

— Эй, Фребо, принимай "свеженьких"! — крикнул офицер и махнул зажатым в руке стеком.

На землю, едва не сбивая друг друга, из кунга посыпались эти самые "свеженькие", которым предстояло пополнить отряд Масканина. Только один из них был облачён в новенький защитный комбинезон, у прочих амуниция находилась в различной степени изношенности.