Начало
Шрифт:
– С последнего китайского каравана – пояснила Татьяна в ответ на мой вопросительный взгляд – Все в Оренбурге знали, что Иван Андреевич брал с купцов не только деньгами…
Ага, а вот и разгадка огромной казны в подвале. Видимо там Рейнсдорп хранил свой бакшиш. А взятки с китайских караванов – это огромные деньги. Интересно, а губернатор «засылал» наверх? А если да, то кому? Орловым?
– Петр Федорович – Харлова опустила взгляд – Умоляю, пересмотри свое решение насчет Елены Никаноровны.
– Кто это? – удивился я.
– Супруга губернатора. Она не переживет подобного урона чести!
– Очень даже переживет.
Опыт жизни российских дворян после революции – тому пример.
– Предлагаю пари – я посмотрел на тихо сидящего в углу Рычкова – Если она откажется стирать и сбежит… – тут я задумался, чтобы поставить на кон – Я отпускаю из слуг ее дочерей. Пристрою их на чистую работу.
– Согласна! – на румяном лице вдовы появилась робкая улыбка.
– Согласна она – усмехнулся я – Что ты то, Татьяна Григорьевна, ставишь на кон?
Харлова еще больше покраснела.
– У меня и ничего нет…
– Петр Иванович – я обратился к Рычкову – В городе есть губернский театр?
– Есть, точнее был… – мужчина подскочил на месте, преданно на меня уставился – Актеры могли разбежаться…
– Татьяна Григорьевна, даю вам слово – я допиваю чай, с сожалению отставляю чашку – Я верну театр к жизни. И если вы проиграете, то ваш заклад таков – делаю паузу по Станиславскому – На премьеру идем вместе. Ожидаю от вас вечернего платья.
– Но швеи дорого берут… – Харлова растеряна, Рычков с любопытством смотрит на нее.
– Это уже моя забота. И уговор. Елене Никаноровне о нашем пари – ни слова! Договорились?
Вдова ошарашено кивает, уносит посуду. Я начинаю беседовать с Рычковым. К моему удивлению, он состоит не только в Вольном экономическом обществе, но и является членом-корреспондентом Академии наук. Богата русская земля талантами.
Работает Рычков в должности начальника соляного дела Оренбургской губернии и очень печалится по ходу разговора, что знаменитые соляные промыслы в Илецком городке пограблены и наполовину порушены пугачёвцами.
Я ему обещаю восстановить производство и тут же возвращаю должность асессора.
– Кто везет – того и грузят, Петр Иванович – я встаю, давая понять, что разговор окончен – Завтра дам вам крестьян, казачков в охрану и вперед. Покажете свою нужность, а ежели все устроится с солью, то и других делах подумаем.
– Но как же так… вы собираетесь восстановить в губернии гражданское управление??
– Собираюсь.
– И мне надо вам присягать? – бледный Рычков тоже встал – Я слышал о казнях, что вы учинили офицерству…
Я задумался. Тут главное не передавить. Гражданские чиновники – это не «ать-два» офицерство. Тут нужно тоньше.
– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?
Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.
– Давши слово, держись, а не давши, крепись!
13 октября 1773 года, среда.
Оренбург, Российская империя.
Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь. После молебна в Егорьевской церкви, я наконец, добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.
В дверях, с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.
– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился – мой помощник и правда выглядит свежо.
– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.
В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусям задай…
– Что стряслось?
– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.
– Оставь свечи, я сейчас спущусь.
Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться на лысо все еще не покидала мою голову.
Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…
– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали, и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.
– Поздорову вам господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.
Я зашел в кабинет, там уже стоял переминаясь молодой парень с заклеенным сургучем письмом в руках.
– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание. Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.
– И тебе поздорову. Погодь чуток.
Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все также валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.
Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии «ретраншмент» – укреплённую линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше 500 солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.