Над бездной
Шрифт:
— Я начну опыт, как только встану, и вы увидите много интересного.
III. «ВЕРТИТСЯ»
Через несколько дней профессор Вагнер оправился совершенно, если не считать того, что он немного прихрамывал. Он надолго отлучался в свою подземную лабораторию, находящуюся в углу двора, предоставляя в моё распоряжение свою домашнюю библиотеку. Но в лабораторию он не приглашал меня.
Однажды, когда я сидел в библиотеке, вошёл Вагнер, очень оживлённый, и ещё с порога крикнул мне:
— Вертится! Я пустил свой аппарат в ход, и
Я ожидал, что произойдёт что-нибудь необычайное. Но проходили часы, прошёл день, ничего не изменилось.
— Подождите, — улыбался профессор в свои нависшие усы, — центробежная сила возрастает пропорционально квадрату скорости. А земля — порядочный волчок, её скоро не раскачаешь!
Наутро, поднимаясь с кровати, я почувствовал какую-то лёгкость. Чтобы проверить себя, я поднял стул. Он показался мне значительно легче, чем обычно. Очевидно, центробежная сила начала действовать. Я вышел на веранду и уселся с книгою в руках. На книгу падала тень от столба. Невольно я обратил внимание на то, что тень передвигается довольно быстро. Что бы это могло значить? Как будто солнце стало двигаться быстрее по небу.
— Ага, вы заметили? — услышал я голос Вагнера, который наблюдал за мною. — Земля вращается быстрее, и смена дня и ночи становится короче.
— Что же будет дальше? — с недоумением спросил я.
— Поживём — увидим, — ответил профессор.
Солнце в этот день зашло на два часа раньше обычного.
— Представляю, какой переполох произвело это событие во всём мире! — сказал я профессору. — Интересно было бы знать…
— Можете узнать об этом в моём кабинете, там стоит радиоприёмник, — ответил Вагнер.
Я поспешил в кабинет и мог убедиться в том, что население всего земного шара находится в необычайном волнении.
Но это было только начало. Вращение земли всё увеличивалось. Сутки равнялись уже всего четырём часам.
— Теперь все тела, находящиеся на экваторе, потеряли в весе одну сороковую часть, — сказал Вагнер.
— Почему только на экваторе?
— Там притяжение земли меньше, а радиус вращения больше, значит, и центробежная сила действует сильнее.
Учёные уже поняли грозящую опасность. Началось великое переселение народов из экваториальных областей к более высоким широтам, где центробежная сила была меньше. Но пока облегчение веса приносило даже выгоду: поезда могли поднимать огромные грузы, слабосильного мотоциклетного мотора было достаточно, чтобы везти большой пассажирский аэроплан, скорость движения увеличилась. Люди вдруг стали легче и сильнее. Я сам испытывал эту всё увеличивающуюся лёгкость. Изумительно приятное чувство!
Радио скоро стало приносить и более печальные вести. Поезда всё чаще начали сходить с рельс на уклонах и закруглениях пути, впрочем без особенных катастроф: вагоны, даже падая под откос, не разбивались. Ветер, поднимая тучи пыли, которая уже не опускалась на землю, переходил в ураган. Отовсюду приходили вести о страшных наводнениях.
Когда скорость вращения увеличилась в семнадцать раз, предметы и люди на экваторе совершенно лишились веса.
Как-то вечером я услышал по радио ужасную новость: в экваториальной Африке и Америке отмечалось несколько случаев, когда люди, лишённые тяжести, под влиянием всё растущей центробежной силы падали вверх. Вскоре пришло и новое ужасающее известие: на экваторе люди стали задыхаться.
— Центробежная сила срывает воздушную оболочку земного шара, которая была «прикреплена» к земле силою земного тяготения, — объяснил мне спокойно профессор.
— Но… тогда и мы задохнёмся? — с волнением спросил я Вагнера.
Он пожал плечами.
— Мы хорошо подготовлены ко всем переменам.
— Но зачем вы всё это сделали? Ведь это же мировая катастрофа, гибель цивилизации!.. — не мог удержаться я от восклицания.
Вагнер оставался невозмутимым.
— Зачем я это сделал, вы узнаете потом.
— Неужели только для научного опыта?
— Я не понимаю, что вас так удивляет, — ответил он. — Хотя бы и только для опыта. Странно! Когда проносится ураган или происходит извержение вулкана и губит тысячи людей, никому не приходит в голову обвинять вулкан. Смотрите на это, как на стихийное бедствие…
Этот ответ не удовлетворил меня. У меня невольно стало появляться к профессору Вагнеру чувство недоброжелательства.
«Надо быть извергом, не иметь сердца, чтобы ради научного опыта обрекать на смерть миллионы людей», — думал я.
Моя неприязнь к Вагнеру увеличивалась по мере того, как моё собственное самочувствие всё более ухудшалось, да и было от чего: эти ужасные, необычайные вести о гибнущем мире, это всё ускоряющееся мелькание дня и ночи хоть кого выведут из себя. Я почти не спал и был чрезвычайно нервен. Я должен был двигаться с величайшей осторожностью. Малейшее усилие мускулов — и я взлетал вверх и бился головой о потолок, — правда, не очень больно. Вещи теряли свой вес, и с ними всё труднее было сладить. Довольно было случайно задеть за стол или кресло, и тяжёлая мебель отлетала в сторону.
Вода из умывальника текла очень медленно, и струя также отклонялась в сторону. Движения наши сделались порывисты. Члены тела, почти лишённого тяжести, дёргались, как у картонного паяца, приводимого в движение нитками. «Моторы» нашего тела — мускулы — оказались слишком сильны для облегчённого веса тела. И мы никак не могли привыкнуть к этому новому положению, так как вес всё время убывал.
Фима, экономка Вагнера, злилась не меньше меня. Она походила на жонглёра, когда готовила пищу. Кастрюли и сковородки летели вверх, в сторону; она пыталась ловить их и делала нелепые движения, плясала, подпрыгивала.
Один только Вагнер был в прекрасном настроении и даже смеялся над нами.
На двор я решался выходить, только набив карманы камнями, чтобы «не упасть в небо». Я видел, как мелело море, — воду сгоняло на запад, где, вероятно, она заливала берега… В довершение всего я стал чувствовать головокружение и удушье. Воздух становился реже. Ураганный ветер, дувший всё время с востока, начал как-будто слабеть… Но зато температура быстро понижалась.
Воздух редеет… скоро конец… У меня было такое отвратительное самочувствие, что я начал задумываться над тем, какую смерть мне избрать: упасть ли в небо или задохнуться. Это худшая смерть, но зато я досмотрю до конца, что будет с землёй…