Над Евангелием

Архиепископ Михаил

Современный поворот внутрь пока не уменьшил нашего рассеяния. Я не буду говорить о хаосе настроений европейского человека. Все признают, что какая-то тьма и путаница все больше охватывает его внутренний мир. Но и у нас совершается то же самое. Нельзя сказать, чтобы все наши поиски внутренней правды приводили к согласию. Возьмем пример. Толстой ищет внутренней правды; Вл. Соловьев ищет, по-видимому, ее же; К. Леонтьев стремился к ней же. Все торжествующе заявляют, что нашли ее, нашли настоящего Христа, настоящую внутреннюю истину, — и, однако, все между собой в полном противоречии.

Прежние западники ищут внутренней правды в одном направлении; прежние славянофилы в другом. Поэтому, когда поднимается

вопрос о ней, — является полная разноголосица и взаимное, иногда сознательное, непонимание друг друга… Отчего все это? Оттого, что никто не ищет правды там, где она действительно есть: в живой гармоничной сосредоточенности духа, где говорит наш родной Отец. Стоит почитать этих, весьма часто искренних, искателей правды, особенно в их полемике, и сейчас же почувствуешь, что о живой гармонии сознательного духа, об этой реальной, сейчас под рукой находящейся, правде, нет и речи. Ищут всего, кроме этого; культивируют всякое настроение, кроме ясного, гармоничного; ищут всех путей, кроме этого единственного; прислушиваются ко всем голосам, кроме этого голоса Личного Отца, звучащего со дна нашего живого личного духа…

Кто хоть раз испытал это состояние, тот знает, что оно неразрывно соединено с совершенно ясным и всерадостным чувством "сыновства", с тем невыразимым миром, который овладевает душой по возвращении на родину, под отеческий кров, к самому себе, после долгих блужданий и мук. И это ощущение имеет такой специфический характер, в нем так всесторонне приходит в волнение все наше духовное существо, в нем дрожат такие глубокие струны, такие первичные мелодии, раздававшиеся в нас еще в первый недоведомый нам момент нашего духовного рождения, — что ошибиться в нем нельзя: это действительно голос Отца, любовно встречающего нас.

Кто услышал этот голос, кто пережил это блаженство сыновства, тот будет ловить его черты и отзвуки не только внутри себя, но и вовне. И чем ближе и дороже нам эта святыня, тем более становимся мы чутки к угадыванию всего истинного, где бы и как бы оно ни являлось, и по самым малейшим намекам и частностям воспроизводим пережитое бесконечно дорогое, живое ощущение сыновства к породившему нас Отцу… Тогда задача познания истины, задача богопознания становится несравненно более легкой. Мы слышим во всем — во всяком законе, во всякой былинке проявление живого Отца, родной голос которого звучит в нас блаженной гармонией нашего собственного сердца… Мы стремимся к этому. Мы жаждем этого. Познание истины обращается в величайшую потребность нашей любви, нашего сердца… Это уже не мертвое знание отдельных истин, не трудный подвиг нашей свободы познать в них неизвестного личного Бога, а влечение нашего духа, старающегося разглядеть дорогие черты и вслушаться в дорогие звуки родного Отца.

Вот где точка опоры для нашего свободного подвига — жизненно сосредоточить наше сознание, для нашей борьбы с мировым рассеянием в области познания, и вот где надежда на победу жизни в пас самих и в окружающих нас над механическим процессом ее разложения.

Тут и открывается живая задача представителей Христова дела на земле и вся их великая важность для настоящего времени. Они должны быть живыми гармонизаторами нашего духа. Они должны отражать, прояснять и усиливать тот внутренний Божественный голос, который начинает звучать в современном сознании. Они должны увеличивать ту привлекающую силу, которая смутно чувствуется всеми в евангельском призыве возвратиться в распростертые объятия отеческой любви. Они должны призывать н привлекать свободу человека к восприятию родного "Отца" в неудержимо все дальше развертывающемся процессе внешнего механического знания и просвещения.

В этом и состоит второй момент свободного восхождения духа к Богу на пути ко Христу. Первой ступенью было "услышать"

голос Бога, т. е. сосредоточить свое духовное живое сознание настолько, чтобы в разрозненных и мертвых частностях познаваемого нами быть способными услышать голос единой живой личной истины. Вторая ступень состоит в том, чтобы живое сосредоточенное сознание направлять не только вне, но и главным образом внутрь себя, чтобы раздающийся оттуда голос "Отца" помог нам перцепировать и внешнюю истину, как голос того самого Отца.

"Всяк слышавый от Отца и навык, приидет ко Мне". "Навык" — по-русски "научившийся"; по-гречески "", т. е. переживший и приусвоивший слышанное. Господь указывает дальнейшую ступень освобождения духа из порабощения природным силам. Недостаточно сосредоточить свое сознание настолько, чтобы, оградившись от рассеяния, ощутить и воспринять голос живого личного Бога. Недостаточно соединить это восприятие истины с Тем, Кто, как Отец, присущ нашему духу. Нужно навыкнуть в этом, т. е. пережить и приусвоить это восприятие отеческих велений. Можно воспринять и угадать родной голос, и однако это будет единичным явлением и временным моментом. Сейчас мы его слушаем, а затем занялись другим, — и голос из нашего сознания исчез. Нужно держать свое внимание крепко и настойчиво, чтобы из него раздавшийся однажды голос не ускользнул, а звучал непрерывно, раскрывая свое содержание и жизненную силу. На это. как на дальнейшую ступень восхождения к Себе, и указывает Господь словом "".

В современной психологии — установленный факт, что наше внимание может усиливать воспринимаемые образы, звуки, идеи и пр. (Рише, Рибо, Жане и др.). Смотря по степени внимания, обращенного к известному образу, последний выступает то более, то менее ярко. Я могу довести интенсивность идеи до высокой степени, если исключительно устремлю на нее свое внимание. Я могу дойти в своем сознании известной истины до почти реального переживания ее в себе. Известно, что таким именно образом происходит стигматизация и множество других явлений, когда внутренняя идея воспроизводится, как полная действительность, и душевно и телесно.

Если где необходима настойчивость в сосредоточении своего сознания, так именно в восприятии голоса Отца. Он не врывается насильственно и не завладевает нашим сознанием помимо его воли. Он слышен может быть только свободе и только по мере свободы. Нужно ее настойчиво устремлять на голос, чтобы он прояснился и внутренно переживался. При ослаблении внимания ослабевает и голос. Это настойчивое напряжение внимания тем необходимей, что все окружающее, все внешнее постоянно его отвлекает и рассеивает. Среди шума мира и пашей природы нужно очень энергично и настойчиво напрягать свой внутренний слух, чтобы услышать тихий, как дыхание зефира, голос Отца.

Это напряжение внимания не есть что-либо болезненное и одностороннее. Если бы оно было обращено на нечто частное или на одну какую-нибудь сторону дела и всецело поглотилось бы этим, тогда, действительно, вышел бы тот моноидеизм, который можно считать болезненным уклонением сознания. Но в том напряжении, которое дух употребляет, чтобы слышать в словах Господа и в открывающихся истинах мира голос живого Отца, — нет ничего ни частного, ни одностороннего. Совершенно наоборот. Человек при этом обладает всякой частностью и обнимает в живом синтезе все стороны бытия. Если idee fixe есть только случай рассеянности, при которой человек невольно ничего не замечает остального и к которой насильственно притягивает все другое, то в настойчивом сосредоточении внимания на живом голосе Отца — полное обнаружение свободы духа и полное преодоление рассеянности. Человек не остается чужд ничему, но все воспринимает в органическом синтезе всеобъемлющей жизни божественною сознания.