Над кукушкиным гнездом
Шрифт:
— Постой секунду, ты все время перевертываешь мои слова…
— Нет. Вы были правы. Помните, ведь именно вы обратили наше внимание на то место, куда стремится клевать нас сестра? Вы не ошиблись. Здесь нет человека, который не боялся бы, что он теряет или уже потерял эти способности. Мы, смешные зверьки, не можем быть самцами даже в мире кроликов, вот до чего мы слабы и неполноценны. Все. Мы, можно сказать, из кроликов кролики!
Он снова наклоняется вперед, и напряженный скрипучий смех, которого я ждал, вырывается из его рта, руки порхают,
— Хардинг! Заткни хлебало!
Это — как пощечина. Хардинг опешил, умолк с кривой улыбкой на раскрытых губах, руки его повисли в облаке табачного дыма. Так он застывает на секунду; потом глаза его суживаются в хитрые щелки, он скашивает их на Макмерфи и говорит так тихо, что мне приходится подогнать щетку вплотную к его стулу, иначе не слышно.
— Друг… А вы… Может быть, и волк.
— Ни черта я не волк, и ты не кролик. Тьфу, в жизни не слышал такой…
— Рычите вы совсем по-волчьи.
С шумом выдохнув, Макмерфи поворачивается к острым, которые обступили его кольцом.
— Слушайте, вы. Что с вами, черт возьми? Неужто вы такие ненормальные, что считаете себя животными?
— Нет, — говорит Чесвик и становится рядом с Макмерфи. — Я — нет. Я не кролик, елки-палки.
— Молодец, Чесвик. А вы, остальные? Кончайте это дело. Посмотрите на себя, до того договорились, что бегаете от пятидесятилетней бабы. Да что она с вами сделает?
— Да, что? — Говорит Чесвик и свирепо оглядывает остальных.
— Высечь вас кнутом она не может. Каленым железом жечь не может. На дыбу вздернуть не может. Теперь на этот счет есть законы — не средние века. Да ничего она с вами не…
— Т-т-ты видел, что она м-м-может сделать! С-с-сегодня на собрании. — Билли Биббит сбросил кроличью шкуру. Он наклоняется к Макмерфи, хочет сказать еще что-то, на губах у него слюна, лицо красное. Потом поворачивается и отходит. — А-а, б-б-бесполезно. Лучше п-п-покончить с собой.
Макмерфи кричит ему вслед:
— На собрании? Что я видел на собрании? Ни черта я не видел, задала пару вопросов, да и вопросы-то легкие, вежливенькие. Вопросом кость не перебьешь, не палка и не камень.
Билли оборачивается.
— Но к-к-как она их задает…
— Ты ведь отвечать не обязан?
— Если н-н-не ответишь, она улыбнется, сделает з-заметку в книжечке, а потом… потом…
К Билли подходит Сканлон.
— Если не отвечаешь на ее вопросы, Мак, этим самым ты признался. Вот так же тебя давят правительственные гады. И ничего не сделаешь. Единственное, что можно — взорвать, к свиньям, все это хозяйство… Все взорвать.
— Ладно, она задает тебе вопрос — почему ты не пошлешь ее к черту?
— Да, — говорит Чесвик и грозит кулаком, — пошли ее к черту.
— Ну и что с того, Мак? Тогда она тебе: «Почему вас так расстроил именно этот вопрос, пациент Макмерфи?»
— А ты опять пошли ее к черту. Всех пошли к черту. Тебя же пока не бьют.
Острые столпились вокруг него. Теперь отвечает Фредриксон:
— Ладно,
— Да, мой друг, а если враждебные проявления, такие, как посылание к черту, продолжаются, вы на очереди в шоковый шалман, а может быть, и кое-куда подальше, к хирургам, на…
— Стой, Хардинг, говорил же я тебе, я вашей музыки не знаю.
— Шоковый шалман, мистер Макмерфи, это жаргонное название аппарата ЭШТ — электрошоковой терапии. Аппарат, можно сказать, выполняет работу снотворной таблетки, электрического стула и дыбы. Это ловкая маленькая процедура, простая, очень короткая, но второй раз туда никто не хочет. Никто.
— А что там делают?
— Пристегивают к столу в форме креста, как это ни смешно, только вместо терний у вас венок из электрических искр. К голове с обеих сторон подключают провода. Жик! На пять центов электроэнергии в мозг, и вы подверглись одновременно лечению и наказанию за ваши враждебные «Иди к черту», а вдобавок от шести часов до трех дней, в зависимости от вашей конституции, ни у кого не будете путаться под ногами. А придя в себя, вы еще несколько дней пребываете в состоянии дезориентированности. Вы не можете связно думать. Многого не можете вспомнить. Если на процедуры не скупятся, человека можно превратить в подобие мистера Элвиса, которого вы видите у стены. В тридцать пять лет — слюнявый идиот с недержанием. Или в бессмысленный организм, который ест, испражняется и кричит «На … жену!» Вроде Ракли. Или взгляните на Вождя Швабру рядом с вами, обнимающего свою тезку.
Отходить поздно — Хардинг показал на меня сигаретой. Делаю вид, что ничего не заметил. Подметаю.
— Я слышал, что много лет назад, когда электрошок был в моде, Вождь получил их более двухсот. Вообразите, как это скажется на сознании, и без того расстроенном. Взгляните на него: гигант уборщик. Перед вами коренной американец, двухметровая подметальная машина, которая шарахается от собственной тени. Вот чем нам угрожают, мой друг.
Макмерфи смотрит на меня, потом поворачивается к Хардингу.
— Слушай, как вы это терпите? А что это за парашу тут доктор пустил про демократические порядки? Почему не устроите голосование?
Хардинг улыбается ему и не спеша затягивается сигаретой.
— Против чего голосовать, мой друг? Чтобы сестра больше не имела права задавать вопросы на групповом собрании? Чтобы она на нас больше так не смотрела? Скажите мне, Макмерфи, против чего голосовать?
— Черт, какая разница? Голосуйте против чего угодно. Неужели непонятно: вам надо как-то показать, что вы еще не всю храбрость растеряли. Неужели непонятно: нельзя, чтобы она села вам на голову. Посмотрите на себя: говоришь, вождь шарахается от собственной тени, а я такой напуганной компании, как ваша, отродясь не видел.