Над обрывом

Вернер Маркус

Я недоверчиво взглянул на Лооса. Этот вопрос был совершенно не в его духе, и я подумал, что он смеется надо мной и моим хвастовством или решил испытать меня. С некоторым неудовольствием я сказал, что мне не кажется, будто его интересует ответ.

— Ты меня угощаешь чем-то аппетитным, но отказываешь в десерте?

Я засмеялся и сказал:

— Ну ладно, как мужчина мужчине скажу. Это была фантастика, она — как бы это сказать? — она умела быть сдержанной в своей страстности, и, когда кричала, казалось, что у нее завязан рот. Этого с тебя хватит?

— Вполне, — сказал Лоос. Он выпил, поперхнулся и закашлялся. Потом спросил охрипшим голосом: — Что было дальше? Как это кончилось и почему?

— Я бы сейчас охотно сделал паузу, — сказал я, — и опять послушал тебя.

— Как желаешь. Во всяком случае, ты должен мне помочь — на чем я остановился?

— Трудно сказать. Последнее, что ты рассказал мне, это как ты и твоя жена познакомились с помощью пары собак. Только это было скорее отступление. На деле ты остановился раньше, когда говорил о болезни жены.

— Верно, про астроцитому. Когда я сказал ей, что слово «астро» происходит от

греческого «астрон» и означает «звезды», «цитус» по-латыни означает «клетка», а греческое «китос» означает «впадина», она мечтательно улыбнулась и с тех пор больше не произносила слов «опухоль» или «новообразование», а говорила только о звезде у себя в голове или просто о своей звезде. «Моя звезда», а не «моя опухоль» — вот как она теперь говорила. Она вообще часто выражалась необычно, а тут стала утверждать, что звезда не может быть ее врагом. Так оно ей казалось. Я уже упоминал, что моя жена смотрела в лицо надвигающейся смерти не с ужасом, а словно бы с нежностью. Какое-то время я опасался, что она может отказаться от операции — чего она, измученная тяжелыми симптомами, все же, к счастью, не сделала. Впрочем, никто не знал, что это за опухоль — доброкачественная или злокачественная. Это могло показать только оперативное вмешательство, после которого, как утверждали врачи, ссылаясь на благоприятное расположение опухоли, возможно, даже не понадобилось бы ни облучения, ни химиотерапии. Недолгое время перед операцией я занимался домашним хозяйством и читал по глазам Беттины все ее желания. Последнее, впрочем, было для меня привычно — в отличие от первого. Потихоньку от нее я купил поваренную книгу, естественно, для вегетарианцев. Я изучал ее в школе, пока ученики работали над письменными заданиями, выписывал названия пряностей, покупал все необходимое и почти каждый вечер поражал жену легким изысканным меню. Ела она очень мало, а я и того меньше, так как от постоянного страха перед самым ужасным и, в сущности, невообразимым у меня словно перехватывало дыхание и сжимался желудок. Плохое это было время, но в чем-то и хорошее. Мы еще принадлежали друг другу, мы были парой. Увидев, как Беттина читает книгу под названием «Сто шагов до счастья», я почувствовал облегчение и радость. Это доказывало, что моя жена еще не завершила свою жизнь, еще не поставила на ней крест. Однако я задумался: почему она выбрала именно эту книгу? Ведь если не считать теперешнего недомогания, она была счастлива всегда. В том числе и со мной. Ну, положим, не всегда — счастье не может длиться долго, иначе его нельзя было бы ощущать как счастье, верно ведь, только несчастье бывает долгим. Короче говоря, она читала такую книгу и могла вдруг ни с того ни с сего сказать мне, что просит ничем не украшать ее могилу, особенно венками и всякими излишествами вроде бронзовых еловых шишек, ведь все это так ужасно выглядит. Мы с женой редко расходились во вкусах, и в данном случае — тоже, однако я не знал что сказать, когда она заговорила об этом. Впервые мы с ней поменялись ролями. Я, убежденный пессимист, старался думать о хорошем, а она видела будущее во все более мрачном свете, хоть и не жаловалась, не поддавалась страху, а полагалась на судьбу. Возможно, она умрет под ножом, говорила она. Ей объясняли, что даже во время такой сложной операции летальный исход бывает разве что в двух процентах случаев, однако она непременно хотела принадлежать к этим двум процентам. Когда я спросил, как она пришла к этой мысли, она сказала: «Звезда хочет остаться во мне, она будет сопротивляться». Больше я из нее ничего не смог вытянуть.

Потом все пошло хорошо, даже очень хорошо. Говорили, что это идеальный случай: во-первых, бригаде хирургов удалось полностью отделить опухоль от мозга, во-вторых, гистологическое обследование показало, что опухоль пусть и не совсем, но, как выражались врачи, пока еще доброкачественная. Никаких осложнений не возникло, так что можно было без преувеличения сказать: Беттину вылечили. Я приходил к ней, когда только мог, держал ее за руку. Она почти не разговаривала, была прозрачно-бледной, и, мне казалось, именно поэтому на глаза ей так часто навертывались слезы и ни словами, ни этими влажными глазами ей не удавалось выразить облегчение и радость. «Ты мне дарована во второй раз», — сказал я и был несколько удручен тем, что ее рука в моей осталась почти неподвижной. Когда вечером после больницы я возвращался в нашу квартиру, окружающая пустота заполняла мою душу. Я сидел как потерянный и, поскольку был не в силах занять себя чем-то полезным, часами пялился в телевизор, смотрел даже полнейшую чушь. Я боялся лечь спать. Сон у меня был неглубокий, не сон, а скорее дремота, иногда я просыпался, испуганный собственным бормотанием. Я произносил слова любви или одно только имя — «Беттина», которое, кстати, всегда любил, потому что оно нежное, как пух. Двенадцать лет — это много, и когда после этого лежишь в постели один, то кажется, будто ты потерял самого себя, не можешь дышать, потому что не слышишь дыхания рядом. Но я верю, что мы никогда не были друг для друга просто дополнением, чем-то, что воспринимают как данность и обращаются с этим без должного уважения. Отупляющая привычка, которая, надо признать, часто подтачивает брак и может привести к тому, что супруги едва глядят друг на друга, — нас, неведомо почему, пощадила. Хочешь — верь, хочешь — нет.

— А почему я не должен верить?

— Я-то ведь знаю, что ты думаешь о браке, — сказал Лоос, — ты достаточно ясно высказался на этот счет, когда рассказывал мне, на что обычно жалуются клиенты. Все приелось — эти слова ты наверняка слышал не только у себя в адвокатской конторе, но и во время твоих любовных похождений. Женщины не могут устоять перед твоим обаянием потому, что живут в браке и супружеские отношения им давно приелись. Как, например, эта твоя Амели. Таким образом, тебя постоянно, снова и снова убеждают в абсурдности брака.

— Во-первых, ее звали не Амели, а Валери. Во-вторых, она не говорила, что супружеские

отношения ей приелись, не оправдывала этим свое поведение. Она вообще не затрагивала эту тему, сколько я ни пытался из нее что-то вытянуть. О своем муже она не рассказывала почти ничего, а значит, и ничего плохого. Это заставляло меня немного ревновать, — например, мне приходило в голову, что она могла и дальше, как ни в чем не бывало, спать со своим музыкантом. Что он музыкант, то есть преподает игру на виолончели, — это я, по крайней мере, имел право знать. А еще его имя — Феликс. Видишь, ты выбрал неудачный пример, но я признаю, что отчасти ты прав: я в самом деле встречался с женщинами, которые после первого поцелуя начинали жаловаться на свой брак и на недостатки своих мужей. Для меня это сигнал тревоги: если супружеские отношения дали трещину и одновременно на горизонте вырисовывается другой мужчина, то у женщины зреет решимость к прыжку, а также вера, что другой мужчина станет для нее страховочной сеткой. Эта роль — не для меня. Не хочу, чтобы меня считали серьезной альтернативой. Для меня такие отношения лишь игра, и я никогда не скрываю этого от женщин, а если они, вопреки всему, начинают за меня цепляться, то даю дёру. А вообще, как показывает мой опыт, впасть в искушение могут не одни лишь недовольные и разочарованные женщины. Есть и другое, отнюдь не редкое явление, я отмечал его как сторонний наблюдатель, а иногда и приветствовал как заинтересованное лицо. Часто женщины, которых кто-то крепко держит в руках и которые чувствуют себя защищенными, хотят еще чего-то другого. Они любят своего мужа как надежную опору, смотрят на свой брак как на тихую пристань, прибежище, где им хотелось бы остаться. И тем не менее им чего-то недостает, их манит открытое, бурное и непредсказуемое море. Чем грозит такое возбуждающее и не вполне безопасное купание? В сущности, ничем, до тех пор, пока тихая пристань не пропала из виду. Понимаешь, что я хочу сказать? Грелка — вещь основательная, она излучает уютное тепло, однако открытый, брызжущий искрами огонь гораздо романтичнее.

— Да, понимаю, — сказал Лоос, — мужья — это грелки, а ты — демон огня. То, что ты утверждаешь, возможно, не совсем неправильно, только ты делаешь вид, будто прыжок в бурное море — типично женская мечта. Бывают мужья, которые отнюдь не хотели бы лишиться верной жены, гладящей им сорочки, и все же позволяют себе танцевать на другой, а то и на третьей изысканной и необычной свадьбе. У меня лично никогда не было желания развлечься на стороне, почувствовать себя кем-то другим, и только по одной причине: моя жена была такой богато одаренной, разносторонней натурой, что я не искал ничего иного. Она давала мне все и была для меня всем. Но как бы то ни было, хочу еще спросить: к какой из двух описанных тобой категорий женщин относилась Валери? Что у нее был за брак — близкий к разводу или еще вполне прочный?

— Этого я так и не смог узнать, — ответил я. — Я ведь уже сказал, что она не желала об этом говорить. Вообще, казалось, будто она вышла из небытия, будто у нее не было прежней жизни, не было истории, и я убежден, что для нее это было самым привлекательным в нашей связи. Я заметил, какое наслаждение она получала, чувствуя себя чистой страницей, как ей нравилось поражать меня, а может быть, и себя всем, что она говорила, желала или делала. Думаю, видя, как увлекательно нова она для меня, она казалась обновленной и самой себе. Я, конечно, тоже радовался тому, что моя возлюбленная не отягощала меня никаким балластом, не имела потребности упрочить наши отношения, а главное, не пугала всякими намеками касательно будущего. Но как-то раз — через пять недель после нашего знакомства — я все же испугался. Мы поехали в дансинг, поскольку оба любили танцевать танго. На обратном пути я спросил, почему у нее вдруг нашлось время для меня и как она объясняет дома свои частые отлучки? «Это моя забота», — резко ответила она. Однако на сей раз я не сдавался, пока не узнал от нее, что сейчас она живет у сестры. Вот тут я испугался. Какой вывод я мог из этого сделать? Только тот, что она из-за меня ушла от мужа. У нас ведь был негласный уговор: наши отношения не должны омрачаться конфликтами. Я считал, что Валери воспринимает эти отношения как романтические, наслаждается ими и не видит в них повода омрачать свой брак. Я сделал ей замечание, назвал ее решение ошибкой. Спросил, почему она ставит под угрозу свое благополучие, фактически бросив мужа. Все это звучало так, словно я проявлял к нему братское сочувствие. Возможно, она видела меня насквозь и понимала истинную причину моего недовольства. Так или иначе, сказала она, будто желая меня успокоить, речь идет о временной разлуке, о передышке. Я уже несколько раз ее спрашивал, знает ли муж про нас с ней, но ни разу не получил ответа. Теперь я предположил, что он в курсе дела. Для вящей уверенности я продолжал расспрашивать. Она в свою очередь спросила, почему это меня так интересует. Но я и сам этого не знал, думаю, меня просто задело за живое, что она обозначила некоторые запретные для меня территории. В тот вечер я любил ее горячо и неистово, без всякой прелюдии.

Лоос зевнул и поглядел на часы.

— Вижу, ты скучаешь, — сказал я, — и я тебя понимаю. Ты вспоминаешь жену, возможно, думаешь о завтрашней годовщине, а я мучаю тебя разговорами о бабах и ворошу прошлое.

— Разве и зевнуть нельзя? — спросил Лоос. — Это связано с недостатком кислорода, а не с отсутствием интереса. То, что кажется тебе заурядным, я, как сторонний слушатель и дилетант, нахожу увлекательным. Ты пойдешь пешком в Агру?

— Это было бы неплохо. Почему ты спрашиваешь?

— Во-первых, здешний персонал давно дожидается, когда мы уйдем, во-вторых, потому, что хочу тебя проводить. В конце концов, ты еще должен досказать мне эту историю.

— Ладно, с удовольствием. Полагаю, ты знаешь, что тоже должен мне кое-что.

— Да, но все по порядку, — ответил Лоос.

Я взял зонтик, оставленный мной на террасе. Лоос, слегка пошатываясь, попросил у меня разрешения взять его: ему нужна третья нога. Мы пошли через деревню. Когда мы поравнялись с мясной лавкой, Лоос на мгновение остановился и сказал: