Над озером, в глухих дубровах...
Шрифт:
Изо рта туши, лежавшей на плече Ломакина, надулся прозрачный слизистый пузырь. Надулся и бесшумно лопнул.
Ломакин молодецки спрыгнул с грузовика, не снимая тушу с плеча, за ним соскочил и я. На всякий случай попробовали резак. Где там, скыргыкнул и затих. Выключили от греха, пока не сгорело чего-нибудь…
– Так, я – башку, ты – хвоста, –
Я вздохнул и взял топор. Не люблю с хвостом возиться – там хребет против ожидания толстоват, а с головой куда проще: раз маханул сплеча – и нет ее, головы…
Топор скользнул по крупной чешуе, и я едва не отрубил себе руку. Ломакин неодобрительно покосился:
– В инвалиды метишь?
– Мокрая, зараза, – виновато сказал я.
– Аккуратнее надо. Вот так.
Голова упала в заботливо подставленный бак.
Наверное, это правильно назвать «рыбсовхоз». Или рыболовная артель. На бумаге это у них вообще никак не проходит. Раз в месяц прилетает вертолет и забирает продукцию, потом, наверное, по железке или самолетами ее везут в Москву. Когда по телевизору показывают какой-нибудь фуршет или праздничный обед у кого из шишек, все мы с гордостью думаем, что вон, на столе, явно лежит наш улов. А может, и не с гордостью, но определенно думаем. Особенно много думает, по-моему, Пономарев. Не зря ему отвалили «За заслуги перед Отечеством», хоть и не самой высокой степени.
Живем мы в уютном двухэтажном домике, у каждого своя комната, вроде как номер в хорошей гостинице: небольшой телевизор «Сони», кондиционер, ванная… Столовая общая, повариха тетя Клава – кладезь кулинарных талантов, да и с продуктами вопросов нет. Все остальное – административный корпус в виде маленького строения, где сидит Пономарев и где помещаются рация, компьютеры и телефон, разделочный и консервный цеха, склады с морозильниками, генераторная, на берегу – хозяйственные постройки и причал, где торчит «Академик Вавилов». И вся артель. Или рыбсовхоз? Нет, все-таки, наверное, артель.
Озеро, хотя на картах и есть, попадает в закрытую зону. С одной стороны, заповедник, с другой – военный объект. По крайней мере, лесную дорогу, которая к нему ведет, стерегут военные, они же охраняют и периметр. В какую бы сторону ни пошел, рано или поздно наткнешься на колючую проволоку с табличками про стрельбу, а если вовремя не среагируешь, то и на патруль.
А мы тут сидим, как ученые в «шаражке» в сталинские времена. Только они делали самолеты, ракеты и атомную бомбу, а мы – мы делаем консервы и мороженую рыбу. И очень хорошо получаем. Очень хорошо. Правда, тратить деньги на всем готовом некуда, но мы копим, копим. И даже переводим в доллары. Не все – Бутов переводит в марки, он почему-то больше им доверяет. И рано или поздно я отсюда уеду с приличной пачечкой, а то и с чемоданчиком зеленых бумажек с президентскими портретами. Уеду на юг, подальше от комарья и вонючих репеллентов, от рыбной вони и дизельных выхлопов, от ворчания Сергеича и штампованных шуток Бутова… Буду лежать на песке, слушать компакты в плейере, пить холодное пиво.
А потом поеду на рыбалку. На старую добрую рыбалку, с удочкой и поплавком, с ползучими червями в коробочке, с красноперками с пол-ладошки, которые клюют как бешеные… И мерить улов буду не на центнеры, а на штуки, на килограммы, может быть. И разделывать и морозить его не буду, а сразу отдам соседскому коту, который будет сидеть на тропинке и поджидать меня с гостинцами…
Скоро. Контракт я подписал на четыре года и продлевать не собираюсь. Пусть другие работают – за такие деньги желающих найдется достаточно. Да и занятие не самое противное. Хуже бывает.
Вот только обидно, что добрую половину туши приходится выбрасывать. Потому что мы ж не людоеды, и в Москве тоже не людоеды сидят.
Русалки – они ж только на одну половину как рыбы.
А на вторую – как люди…