Надеюсь и люблю
Шрифт:
Бесконечно долгие часы они проводили в больничном кафе за разговорами. Майк говорила то об одном, то о другом, потом вдруг бросала взгляд на стенные часы и начинала тихонько плакать. Тогда Лайем тянулся через столик, брал ее руку в свою и говорил: «Она поправится. Поверьте мне…»
Она поднимала на него заплаканные глаза, и голос ее дрожал: «Я верю вам».
С этого все и началось.
Джейси называла его отцом так долго, что он забыл о том человеке, который более, чем он сам, был вправе называть ее дочерью. И который когда-то называл Микаэлу своей женой.
– Папа.
Лайем очнулся от раздумий и поймал на себе пристальный взгляд Брета.
– Ты повезешь меня сегодня на баскетбольную тренировку?
– Конечно, Бретти.
Брет кивнул и завел разговор с Джейси. Лайем постарался вникнуть в его суть, но безуспешно. Единственная мысль занимала его – она была замужем за Джулианом Троу.
В очередной раз к действительности его вернул взгляд тещи, внимательный и оценивающий.
– Ты что-то хочешь мне сказать, Роза?
Она вздрогнула, пораженная его неожиданно холодным тоном. Лайем понимал, что несправедлив к ней, что следовало бы смягчиться и притвориться, что ничего не произошло, но на ложь у него не хватало сил.
– Да, доктор Лайем. Я бы хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.
– Хорошо. После того, как дети лягут спать.
Лайем знал, что Роза ждет их разговора, но чувствовал, что еще не готов к нему. Поэтому он целый час читал Брету перед сном, потом поцеловал Джейси и пожелал ей спокойной ночи, а затем долго принимал горячий душ.
Джейси наверняка не спала, а болтала по телефону с какой-нибудь из своих многочисленных подружек или примеряла мамино платье. Лайем побоялся заглянуть к ней еще раз – стоит ему увидеть ее в платье Микаэлы, и Джейси навсегда будет для него потеряна.
Сейчас ему больше всего хотелось замкнуться в своем пространстве, уйти от людей. Господи, насколько ему стало бы легче, если бы он мог спуститься вниз, сесть за пианино и излить душевную тоску в музыке.
Он хотел бы рассвирепеть, закричать, выругаться, обрушить на Бога и весь мир свою ярость. Но он был не таким человеком. Его любовь к Микаэле – не просто чувство, Это средоточие его души. Он осознавал, что любит ее слишком сильно, что в каком-то смысле хуже, чем любить недостаточно.
Лайем спустился вниз. Пианино одиноко стояло в пустой гостиной, как отвергнутый любовник. Бывало, музыка наполняла эту комнату каждый вечер… Когда Майк садилась рядом с ним на черный кожаный стул, он тихо поскрипывал.
«От чаевых не откажусь…» Так он обычно говорил. «Хочешь чаевых, несчастный тапер? Тогда можешь отнести свою жену в постель, или упустишь свой шанс» – так отвечала она.
Гостиная давила на него оглушительной тишиной. Лайем никогда прежде не задумывался о том, что такое тишина, но теперь знал ее контуры и содержание. Она была похожа на стеклянную банку с герметичной крышкой, в которой хранятся старые голоса и звуки.
Лайем подошел к пианино, сел на стул и нажал на клавишу, которая отозвалась протяжно и тоскливо.
Миссис Джулиан Троу.
– Доктор Лайем?
Он вздрогнул и, обернувшись, оперся рукой на клавиатуру. Пианино взвыло. Под аркой, отделяющей
Лайем наклонился вперед, упершись локтями в колени. Ему не хотелось говорить с тешей сейчас. Если она готова на откровенную беседу, то ему придется прямо спросить: «Скажи, Роза, она когда-нибудь любила меня?» И, видит Бог, он не был готов получить от нее какой бы то ни было ответ.
– Прости, я не хотела мешать тебе.
Лайем внимательно смотрел на нее, подмечая, что ее сплетенные пальцы слишком сильно стиснуты, а носок правой туфли едва заметно подрагивает. Неужели она догадалась о том, что он обнаружил, и понимает, что он собирается говорить с ней о прошлом Микаэлы? Лайем с трудом поднялся и подошел к теще. Лицо Розы казалось особенно бледным и каким-то прозрачным при тусклом освещении. Сетка голубоватых прожилок особенно четко выступала на ее увядших щеках.
– Ты не помешала, Роза.
Она посмотрела ему в глаза, и в ее сердце отозвалась боль, которую испытывал Лайем.
– Сегодня годовщина вашей свадьбы… Тебе, наверное, очень тяжело. Я подумала, что… если ты не считаешь, что я сую свой старушечий нос куда не следует, мы могли бы вместе посмотреть видео. Дети взяли напрокат «Тупой и еще тупее». Говорят, что это очень смешно.
Представив себе тещу в роли зрителя дурацкой комедии, Лайем невольно улыбнулся.
– Спасибо, Роза. Но лучше не сегодня, – ответил он, тронутый ее заботой.
– Что-нибудь еще не так? – спросила она вкрадчиво.
– Что еще может быть не так? – через силу улыбнулся он. – Любовь вернет мою жену с того света, правда? Ты ведь всегда говорила мне это, Роза. Но прошло уже больше трех недель, а она все еще не проснулась.
– Не сдавайся, прошу тебя.
– Я теряю силы, – признался он скрепя сердце.
И он говорил правду. Его жена висела на волоске, который отделяет жизнь от смерти, а теперь он знал, что его жизнь так же хрупка.
– Нет, доктор Лайем. Ты сильный. Ты самый сильный мужчина, которого я когда-либо знала.
Но он вовсе не ощущал себя сильным. Более того, никогда в жизни он не был так близок к духовной катастрофе. Он понимал, что стоит ему пробыть наедине с Розой еще минуту, и он растает, как кусок льда рядом с раскаленной печкой. И тогда ничто не убережет его от того, чтобы задать роковой вопрос: «Она когда-нибудь любила меня, Роза?»
– Я ничего не могу поделать с собой, – ответил он и оттолкнул от себя стул. За его спиной раздался треск. Обернувшись, он увидел свое отражение в старинном зеркале в серебряной раме. Трещинки на старом стекле были похожи на морщинки у глаз, которые появляются с возрастом у слишком оптимистично настроенных людей.
Смеющиеся морщинки. Майк так всегда их называла. Только сейчас он не мог припомнить, когда они вместе смеялись в последний раз.
Отражение мерцало и искажалось перед ним. На какой-то миг он увидел перед собой не себя самого, а кого-то, кто был моложе, сильнее, красивее. Улыбка этого человека вполне могла бы стать приманкой в кассовом голливудском фильме.