Надежда Дурова
Шрифт:
В 80-е гг. XVIII столетия в Российской императорской армии насчитывалось 13 легкоконных полков. По штатному расписанию они имели шесть эскадронов в каждом: 35 офицеров, 72 унтер-офицера, 828 рядовых, 12 трубачей и 2 литаврщика, 33 мастеровых, 31 нестроевого и 30 извозщиков. Всего в эскадроне – 159 человек и 151 строевая лошадь, в полку – 1105 человек, 907 строевых лошадей. На вооружении в легкоконных полках состояли сабли, пистолеты (каждому строевому чину – по паре, при седле в ольстрах) и карабины (только у рядовых).
Одеты легкоконники были в короткие куртки из синего сукна с красными отложными воротниками, обшлагами и лацканами на груди и красные шаровары поверх сапог с привинтными шпорами, на головах – каски, сделанные из поярка, с козырьками спереди и гребнями из белой шерсти наверху. Летом нижние чины надевали вместо суконных курток и штанов вещи того же покроя, но из белого фламского полотна. Зимой – белый суконный плащ.
Такую форменную одежду имел «фланговый гусар Астахов», то есть тот солдат Полтавского легкоконного полка, которому и было, вероятно, поручено в 1787–1788 гг. смотреть за малолетней дочерью ротмистра Дурова. Как видно из описания, Надежда Андреевна сохранила к своему «усатому няню» самые теплые чувства на всю жизнь.
В ту эпоху Россия вела войны с поляками, шведами, крымскими татарами, турками. Армия ее совершала тысячеверстные походы и смело вступала в столкновения с неприятелем, добиваясь побед смелостью солдат, выучкой офицеров, талантом генералов. Потому боевой подготовке войск, и легкой кавалерии в частности, уделяли большое внмание. Так, фельдмаршал светлейший князь Потемкин-Таврический в приказе от 27 января 1789 года написал: «Господа полковые командиры должны употребить все старание поставить свои полки соответственно званию легкоконных… Иметь о людях большее попечение, нежели о лошадях, и для того меньше мучить чишением лошадей, ибо не в сем состоит краса полка, но в приведении его в исправность, нужную к бою…»
«Исправность, нужная к бою» достигалась тогда на общих полковых и эскадронных учениях, которые проводились летом, когда конница выходила в лагеря на шесть-восемь недель. Весной, осенью и зимой полки стояли по квартирам в городах и селах. На постое, как правило, занимались только одиночными. учениями. Судя по рассказу «кавалерист-девицы», она наблюдала именно общие полковые и эскадронные учения, что имело место лишь в лагерях. В лагерь она могла попасть только два раза: летом 1787 и 1788 гг., когда ей было сперва четыре года, потом – пять лет.
Офицерам разрешалось брать своих детей в военные лагеря, и об этом свидетельствует гусар, поэт и партизан Денис Васильевич Давыдов (1784–1839 гг.) в рассказе «Встреча с великим Суворовым. 1793»: «С семилетнего возраста моего я жил под солдатской палаткой, при отце моем, командовавшем тогда Полтавским легкоконным полком, – об этом где-то уже было сказано. Забавы детства моего состояли в метании ружьем и в маршировке, а верх блаженства – в езде на казачьей лошади с покойным Филиппом Михайловичем Ежовым, сотником Донского войска. Как резвому ребенку не полюбить всего военного при всечасном зрелище солдат и лагеря?..»
По случайному совпадению отец Д. В. Давыдова в 1793–1796 гг. командовал тем же Полтавским легкоконным полком, в котором пятью годами раньше служил отец Н. А. Дуровой. Эта воинская часть появилась в 1784 году. До этого времени полк был казачьим, иррегулярным. Для того, чтобы быстрее обучить казаков правилам постоянной военной службы, в полк переводили офицеров регулярной армии. Одним из таких откомандированных и был капитан Белевского пехотного полка А. В. Дуров.
Полтавский легкоконный полк участвовал в русско-турецкой войне 1787–1791 гг. (осада Очакова). При воцарении императора Павла I его расформировали. Ротмистр Дуров покинул эту воинскую часть гораздо раньше, еще до похода к Очакову. Его опыт службы в кавалерии был сугубо мирным. Но жизнь в лагере Полтавского легкоконного полка, пусть даже краткая, оставила глубокий след в душе Надежды Дуровой. Эти впечатления, полученные в раннем детстве, определили сферу ее интересов на всю дальнейшую жизнь.
Денис Давыдов справедливо писал: «Как резвому ребенку не полюбить всего военного при всечасном зрелище солдат и лагеря?» Надя была таким же резвым ребенком, как и будущий герой жестоких битв с французми, ее погодок.
Похоже, она была запрограммирована на постоянное движение. Необузданная энергия толкала ее на разные шалости. Вот перечень ее детских забав, описанных в книге: в лесу «влезала на тоненькие березки и, схватись за верхушку руками, соскакивала вниз, и молодое деревце легонько ставило меня на землю!», «…Разбегалась с горы и перескакивала кусты вереса, по нескольку, один за другим. Подруги мои не могли и подумать сравниться со мною в этом удальстве. Чтоб позабавиться их страхом, я прибегала на самый край стремнины, становилась на нем одною ногою, держа другую на воздухе…»;
«…случалось мне иногда находить змею, на которую я в ту же секунду наступала ногою, наклонялась, брала ее осторожно рукою за шею, близ самой головы, и держала, но не так крепко, чтоб она задохлась, и не так слабо, чтоб могла выскочить. С этим завидным приобретением я возвращалась в комнаты бабушки и когда ее не было дома, то бегала за ГАПКОЮ, ХИВРЕЮ, МАРТОЮ и еще несколькими, таких же странных имен, девками, которые все были гораздо старше меня, но с неистовым воплем старались укрыться куда попало от протянутой вперед руки моей, в которой рисовалась черная змея…»
«…Посчастливилось мне найти на улице гусарскую круглую пуговицу (то есть полую внутри. – А. Б.), и первая мысль моя была начинить ее порохом и бросить в печь к старой Прасковье, готовившей обед для людей. Я не могла не знать, что порох вспыхивает в секунду, итак, чтоб это свойство его не лишило меня удовольствия видеть испуг и удивление старой поварихи, я растерла порох с каплею воды и, смешав мокрый с сухим, хотя с большим трудом, но успела, однако ж, начинить пуговицу плотно до самого отверстия… но успех превзошел мое ожидание… Через минуту после того, как я бросила пуговицу в печь, она вылетела из нее со свистом, летала по избе, щелкала по стенам и наконец лопнула близ моей головы и взрыла мне кожу на самой ее верхушке; капли крови вмиг разбрызнулись по всем локонам. Я, однако ж, не вскрикнула, но поспешно убежала в свою горницу и заперлась…».
С немалой долей самоиронии рассказывает Надежда Андреевна в книге о своих детских «подвигах». Часто вторым по значению персонажем в этих историях выступает ее мать. Но воспоминания о ней полны горечи и неприязни. Если отец смотрел на выходки Нади сквозь пальцы, то мать не прощала старшей дочери шалости и проказы и пыталась наказаниями исправить ее буйный нрав. Результат при этом оказывался прямо противоположным.
«Хотя я чрезвычайно боялась моей матери, – пишет «кавалерист-девица», – но непомерная резвость одолевала меня и увлекала вопреки страха наказания; мне кажется, я вымышляла разные глупости невольно, par fatalite…» (франц.: «фатально, по воле рока»).