Надежный человек
Шрифт:
Волох не вслушивался в ее сбивчивые объяснения, взбудораженный внезапной догадкой: ничего нелепого в том, что она держит под мышкой хлеб, не было — не съела на месте, унесла с собой.
— Да, привела под свою ответственность, — повторила она. — Но дело не в этом… Парень понравился… нравится мне…
Автобус преодолел наконец подъем и, набирая скорость, начал спускаться с вершины холма.
— О ком ты говоришь? Кто это тебе нравится? — с недоумением проговорил Волох, не отрывая глаз от двери. Автобус как раз сделал остановку, по–видимому у кирпичного завода, и, едва дверь отворилась, на ступеньках показался юноша в застегнутом на все пуговицы,
Волох не успел даже заметить, не упала ли она, — парень в наглухо застегнутом плаще поднялся с места и, несмотря на то что автобус начал набирать скорость, выпрыгнул вслед за ней. Девушка смутным силуэтом темнела в предрассветном полумраке и, похоже, металась из стороны в сторону, не зная, какое направление выбрать, — словно не убегала от преследователя, и играла в мяч. И все это по снегу, в изящных, на высоких каблуках, туфельках!
Кажется, преследователь не только гонится за нею но и что-то кричит вслед, по–видимому требуя, чтоб остановилась.
Автобус проходил вдоль территории кирпичного завода и теперь резко сбавил скорость, осторожно петляя по дороге, вплотную к которой подступали ямы из-под глины и многочисленные насыпи, бугры, груды камней. А вон и печи% где раньше обжигали кирпич, погасшие, заброшенные и разрушенные. На каждом шагу валялись камни, груды разбитого кирпича — и здесь, и повсюду в городе. Они мешали и прохожим и машинам — лезли под ноги, крошились под колесами.
— Этот тип, наверно, в конце концов догонит девушку. Но кто он такой? Кто еще, если не шпик…
Волох снова прислонил лоб к стеклу, хотя ничего больше не видел, — дорога уже не петляла, смутные силуэты девушки и преследователя еще раз промелькнули на мгновение за последним поворотом и окончательно пропали.
В машине по–прежнему было спокойно. Влюбленные давно сошли, запоздавший гуляка не без чьей-то помощи уселся на сиденье и, по–видимому, дремал — теперь его можно было не принимать в расчет. Когда же Волох оглянулся на мужчину в плаще, того самого, с напряженно застывшей, глубоко засунутой в правый карман рукой, то встретил такой жесткий — в упор — взгляд, что у него поползли по спине мурашки.
Взгляд человека, тяжелый, жесткий, наводил на мысль о том, что перед Волохом — необычная, непростая личность. Ничего более сказать о нем он не мог, но вместе с тем отлично понимал, что во время войны, тем более в условиях жестокой фашистской оккупации, из каждых трех человек у двоих лежит на душе какая-то тайна. Однако все это было только смутной догадкой, хотя 6 душе почему-то возникло ощущение, что человек может каким-то образом повлиять на его, Волоха, судьбу.
Подозрения не покинули его даже тогда, когда тот вышел из автобуса. Несколько остановок — до конечной — он был в машине один, затем долго еще шел пешком, пока не очутился наконец в своей хмурой, сырой келье.
Он бросился на дощатый помост, служивший ему кроватью, сразу же уснул, однако так же быстро проснулся: слишком волновала мысль о том, что необходимо срочно узнать, как обстоят дела в конспиративном доме, где прошел или, точнее, должен был пройти ин-1
«Еще слава богу, что не приехал из Кишинева Зигу Зуграву… На этот раз он так же почуял бы опасность, как тогда, когда схватили сразу троих? Или теперь с ним случилось бы непоправимое?»
В Зуграву каждый сразу же видит бойца, в то время как он, Волох, постоянно должен убеждать людей, что может руководить. Но это тем труднее, что он, как на грех, робок, застенчив по натуре. Чувствует себя неловко, стеснительно, и перед кем — перед своими же, рабочими людьми… Трудно было поверить в такое!
На этот раз он, пожалуй впервые за последнее время, не задал себе вопроса: а его, Волоха, считают истинным борцом? Верят в то, что он свой, надежный человек? Не так-то просто было это определить. С застенчивостью и стеснительностью нужно будет бороться в другие времена, не сейчас… И только в одном он твердо уверен: кто, кто, а Илие Кику ему доверяет.
Не отправиться ли все-таки к нему? Расспросить, чем кончилось вчерашнее? Хотя бы убедиться, что остался цел и невредим.
Но нет, слишком большой риск показываться в пекарне без предупреждения. Если девушка не избавилась от филера — во что трудно было поверить, — то к этому часу уже могла раскрыть явки и связи. И все же только Илие мог сообщить, благополучно ли разошлись по домам люди и, что самое главное, не навела ли «лицеистка» на след полицию. В конце концов, ближе других ее знает тот же Кику, именно он, и никто другой, в какой-то день показал девушку Волоху — правда, издали… А чем кончилась стычка с «добровольцем»? Так или иначе, но все эти вопросы следует обсудить, и лучше всего, наверно, было бы назначить встречу с Кику где-нибудь в безопасном месте. Только после тщательных расспросов, уяснив дело до мельчайших подробностей, можно идти на встречу с Илоной.
Внезапно он испытал приступ необъяснимого страха, весь словно бы обмяк, бессильно опустил голову на подушку, даже зажмурился.
Она велела приходить только по нечетным дням! По нечетным!.. Первого, третьего, пятого… Во вторник, в четверг, в субботу… Вторник — это значит завтра. Завтра нечетное число. Но почему, спрашивается, только по нечетным? Только по нечетным… Это означало одно: ему не доверяют.
Но если утеряно доверие, утерян смысл жизни.
Он подмял под себя одеяло, затем отбросил его в сторону и резко вскочил на ноги, едва не стукнувшись головой о потолок. Бывают дни, когда ему в самом деле хочется прошибить этот ненавистный, вспученный потолок, готовый в любую минуту обвалиться на голову! И заодно расшибить себе башку, расколоть к чертям собачьим черепную коробку!
Через несколько минут он уже был на улице.
IV
Когда в назначенный час он пришел на встречу с Илие Кику, тот был уже на месте. Пекарь показался из-за невысокого забора, в тени которого укрывался от посторонних глаз, и потянулся к руке Волоха, точно клещами сжав ее своей. Вслед за этим расправил красный деревенский пояс, видневшийся из-под пиджака… Лицо его казалось свежим, отдохнувшим, хотя освежено было скорее не сном, а зимним утренним воздухом. На этот раз он был без своего неизменного картуза с нелепым длинным козырьком; волнистые матово–черные волосы ослепительно блестели, будто их только что смазали жиром, даже сохраняли следы гребешка, тщательно расправившего непокорные кудри.