Надпись

Проханов Александр Андреевич

Заря растворялась, бледнела. Над степью становилось просторней, словно раскрывался огромный купол, под которым меркли и таяли тени. Транспортеры катили по дороге вдоль контрольно-следовой полосы, еще в тени от гор, за которыми медленно, бледно накалялся рассвет.

– Джунгарские ворота. – Трофимов показал Коробейникову далекую седловину, где, как в тигеле, белело и плавилось небо. – Шелковый путь из Китая… Шли караваны в Европу…

Возникло странное, похожее на головокружение чувство. Граница, отмеченная взрыхленной полосой, была той линией, за которой присутствовало нечто огромное, таинственное и чужое. Присутствовал Китай, откуда бесшумно катился свет. Линия обводила на земле место, где разместились его народ, он сам, его близкие, могилы его родни. Эта зыбкая линия отделяла от другого мира все, что

принадлежало ему. Линию провели не только в казахстанской степи, но и в мироздании в целом, среди звезд и галактик. Граница существовала в бесконечной Вселенной, вычленяя из нее отдельный участок, который оберегался силой оружия, международными уложениями, священными ритуалами, делавшими границу подобием языческого божества, а пространство, выделенное для проживания его народу и государству, религией, которую надлежало всем исповедовать. Как если бы Бог создал контурную карту, расстелил у себя на столе, раскрашивая в зеленый, желтый и красный. Однако этой священной картой пренебрегали дующий в степи утренний ветер, льющийся через горы свет, перелетающий контрольно-следовую полосу высокий медлительный ворон. Это делало священную границу иллюзорной, зыбкой и временной, сотворенной не Богом, а упорными усилиями людей, у которых эти силы то возрастали, то таяли. Народы колыхались в чащах своих территорий, переплескивались через края этих чаш, ломали непрочные стенки.

Он двигался на "бэтээре" вдоль границы, испытывая головокружение, как если бы пытался совместить бесконечно большое, божественное, и временно-малое, человеческое.

– Стоять! – крикнул в люк капитан. "Бэтээры" остановились, отпуская от себя хвосты пыли. И стало слышно высокое, скрипучее карканье черной птицы, вяло летевшей из Китая. – Занять позицию!

Солдаты спрыгивали на землю, разминались, поправляли автоматы и каски, перекладывали из руки в руку деревянные палки.

Сержант Лаптий мощно рубанул палкой воздух. И его жест, с меньшей силой, повторил знакомый Коробейникову солдат Студеникин, в нахлобученной, слишком глубокой каске. Солдаты разделились. Одни, возглавляемые молодым офицериком, у которого в руках был мятый жестяной горн, удалялись вперед по дороге и выстраивались там в редкую цепь. Другие возвращались вспять, перегораживали дорогу заслоном. Третьи оставались на месте, топтались на дороге. Это напоминало игру, какой-то вид лапты, в которую собирались играть солдаты, размахивая палками. Ощущение предстоящей игры усилилось, когда капитан вынул из люка жестяную трубу с рукояткой, будто предназначенную для судейских команд. Это казалось странным, наивным и чуть пугающим под высоким пустым небом, у горных склонов, похожих на ступенчатые, не занятые зрителями трибуны.

– Запроси четвертый пост, какая у них обстановка, – приказал капитану Трофимов. Оставаясь на броне, он всматривался в дорогу, на которой исчезали тени гор и зыбко сквозила цепочка солдат. Начальник заставы вытянул из люка шлемофон. Надел, прижав к кадыку лямку с микрофоном:

– "Четвертый", "Четвертый", я – "Первый"!.. Доложи, какая обстановка!..

Его брови хмурились, когда он выслушивал булькающий в шлеме голос невидимого наблюдателя.

– Понял тебя, "Четвертый"!.. Продолжай наблюдение… – Снял шлемофон, обращаясь к Трофимову: – Пока что чисто. Двадцать минут назад подъезжала грузовая машина. Сразу же развернулась и ушла.

– Сегодня должны пойти. Вы правильно их вчера пропустили. Они думают, что на вашем участке дыра, сюда и двинут. Мы верно все рассчитали.

Коробейникову в словах полковника виделся скрытый замысел, утонченная хитрость, намек на правила предстоящей игры. Не стал расспрашивать, полагая, что замысел себя обнаружит. Завороженно смотрел, как из-за гор льются беззвучные волны света, наполняя степь торжественной красотой и величием.

Волны шли из Китая. Свет был бессловесным посланием, таинственной молвой, которую Коробейников силился и не мог разгадать. Загадочная страна через темные очертания гор что-то вещала Коробейникову, разговаривала с ним дыханием света. Эти прихотливые, существующие тысячи лет очертания, и одинокая удаленная сопка, озаренная с одной стороны, и розоватая, с нежными тенями степь, над которой кружил тяжеловесный ворон, и слетающие с чьих-то огромных

уст пульсирующие волны света – все это был Китай, о котором он так мало знал. Золоченые Будды среди красного убранства храмов. Зимний дворец императора с черепичной крышей, резными драконами, каменными священными львами. Летний дворец императора у лазурных прудов, по которым плывет ладья, оставляя на лазури розовый след. Алебастровая армия воинов, бессчетными рядами стоящих по пояс в земле – доспехи, мечи, мужественные пехотинцы, грациозные всадники, молчаливые генералы в долгополых одеждах. И, конечно, "Пекинская опера" – танцующие лицедеи с мяукающими голосами, в ярко раскрашенных масках, тяжелых шелках, с движениями марионеток.

"Пекинская опера" – так называется эта игра, в которой участвуют солдаты с палками, пыльные, с приподнятыми пулеметами, транспортеры, полковник Трофимов в мятой панаме с лицом притаившегося охотника и он сам, Коробейников, вцепившийся в скобу транспортера, глядящий на мятую, из оцинкованного железа трубу. И вдруг вспомнился Марк Солим, изображавший под люстрой китайского лицедея, и следом – щемящее, больное и сладкое, что осталось в уютном доме на Сретенке.

– Запаздывают, – нервно произнес Трофимов, глядя на офицерские часы, где в зеркальце света бежала секундная стрелка. – Должны бы уже показаться.

Ребристый шлемофон, лежащий на кромке люка, забулькал, заверещал, словно в нем пробился водяной ключик, выталкивая пузырьки звука. Капитан Квитко схватил ребристый шлем, напялил на круглую голову, его задорные усики энергично зашевелились:

– Понял тебя, "Четвертый"!.. Две по триста!.. Продолжай наблюдение!.. – Стянул шлемофон, обнажив оттопыренные, нежно просвечивающие уши. – Спускаются две отары, голов под триста… Сопровождение – пастухи, человек восемь-десять… Как обычно, отары овечьи…

– Агнцы Божьи! – Трофимов ударил кулаком по броне, словно сбывался его дальновидный расчет, исполнялся тщательно спланированный замысел. Вытащил из люка бинокль, направил на горы, где в складках, похожих на зачехленные туловища великанов, едва заметная, спускалась дорога. Коробейников разглядел эту дорогу, спускавшуюся из Китая к контрольно-следовой полосе, впадавшую под прямым углом в белый накатанный путь, который перегородили солдаты и у которого стояли транспортеры.

Солнце вышло из-за вершин, бесцветное, горячее. Мгновенно иссушило, нагрело равнину, обесцветило ее, лишив розовых, фиолетовых оттенков, превратив в белесый пепел. Коробейников всматривался в горную дорогу, пустынно прочерченную среди волнистых складок. От напряженного всматривания ему стало казаться, что складки начинают взбухать, расширяться, словно пыльные чехлы наполнялись воздухом и медленно раздувались. Часть серой горы качнулась, стала вязко наплывать на дорогу, словно оторвался оползень, стал медленно сваливаться в долину. Так стекает с горы массив жидкой глины, пропитанной водой, но кругом была горячая сушь, каменное безводье пустыни.

– Пошли агнцы!.. – Трофимов не скрывал волнения, водил окулярами по предгорьям. – Травка, водичка… Напоим, накормим… Хотите взглянуть? – Он передал бинокль Коробейникову, и тот, поводив синеватыми стеклами по увеличенным, рельефным горам, вдруг увидел близко длинную мучнистую дорогу. Овечье стадо, того же мучнистого цвета, рыхлое, пыльное, охваченное едким свечением множества спрессованных жизней, тягуче заливало дорогу. В дрожащей массе угадывалось множество голов, мерцающих глаз, цокающих копыт, вываленных, жарко дышащих языков. Среди стада двигались лошади, на них наездники с неразличимыми лицами, верткие, нервные, взмахивали руками, рассылали удары невидимых бичей. Мелькнула большая собака, похожая на огромного барана, и от ее прыжка шатнулось в сторону стадо.

– Как пластилин… – Коробейников вернул бинокль. – Зальет, залепит…

– Все нормально, по плану… Напоим, накормим… – повторил азартно Трофимов, впиваясь в бинокль.

Стадо длинно и медленно выплывало из расщелины. Колыхалось на склоне, как розоватое облако, солнечно, прозрачно дымилось. Опускалось к подножью. Задерживалось на уступах, меняя очертания, округляясь, накапливая тяжесть. Вновь начинало течь, удлинялось, приближалось к контрольно-следовой полосе.

– Есть!.. Пересекли!.. – В возгласе Трофимова была радость охотника, заманившего добычу.