Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982
Шрифт:
На элетротехническом заводе это было. Шло отчётно-выборное партийное собрание. Были выдвинуты кандидаты в члены бюро. Из одиннадцати кандидатур – двое азербайджанцев. Напомним: рабочие и служащие завода, в основном, армяне. Одна из выдвинутых кандидатур от азербайджанцев прошла единогласно. Это был хороший рабочий, передовой производственник, его на заводе любили.
Против другой были возражения, она не прошла.
На другой день Кеворков вызвал администрацию завода, партийный актив.
– То, что произошло вчера на отчётно-выборном
Вызванные в обком не сразу нашлись, что ответить. Берёт слово рабочий, выступивший на собрании против второй кандидатуры:
– Выступив против Г., я имел в виду его деловые качества и ничего более. Г. часто прогуливает, недисциплинированный, производственных планов не выполняет. Зачем такого выбирать в бюро?
Кеворков оборвал оратора, не дав ему договорить. Не хотел слушать и других. Обрывал на полуслове. Если тот говорил против.
– Вот ты, – тычет он пальцем в одного из присутствующих. – Почему голосовал против?
Человек встал:
– Какой Г. работник, мне лучше знать. Я начальник цеха. Г. – бездельник и никудышный человек. Впрочем, о нём уже здесь достаточно говорили. Мне нечего больше прибавить.
– Но ты не сказал главного, – заметил Кеворков.- Ты голосовал против совсем по другой причине.
– Интересно! По какой же?
– По причине ереванизма,- грозно изрёк Кеворков. – Ты голосовал против, потому что твои родственники живут в Ереване.
– Но мои родственники живут ещё и в Баку, – с усмешкой ответил ему начальник цеха.
– Ну и дай бог им здоровья. Но я говорю о родственниках, которые живут в Ереване…
И дальше на том же уровне. Вызванные в обком получили здоровую взбучку, а отвергнутая кандидатура стала членом парткома.
Каждая минута, проведённая на больничной койке, кажется мне не потерянным временем, а приобретением. Она даёт мне возможность на досуге подвести итоги прожитой жизни.
Итоги пережитого! Разве всё то, что пронеслось над твоей головой, через что ты прошёл, можно втиснуть в скупые строки? Жизнь каждого из нас, если ты не холуй и не бизон, – это сплошные преодоления, землетрясения души, разные голгофы…
За месяц до инфаркта я побывал в Ашхабаде – был приглашён на съезд писателей Туркмении.
Признаться, я был очень обрадован этому приглашению. В Ашхабаде жил один из сыновей дяди, Артавазд Оганесян. Сюда его занесло после многих скитаний по белу свету. Бежал из села во время раскулачивания. Сейчас ему без малого пятьдесят. Ветеран войны. Работает шофёром. Ещё крепкий, ладно сбитый мужик. У него четверо сыновей. Все они в отца – ладные, крепкие.
Низкий поклон Туркмении, её людям. Двоюродный брат жил хорошо. Две комнаты в новом доме. Достаток. Дети. Внуки. Небольшой садик с виноградником. Но его, Оганесяна, неудержимо тянуло домой, в Норшен.
Год тому назад он обратился с письмом в правление колхоза
Подумать только: четверо молодых ребят, отменных работников, да плюс к ним ещё нестарые родители, все шесть человек, изнывают от тоски по родному дому, родному краю, а колхоз бедствует от безлюдия, от отсутствия рабочих рук. К тому же разваливается отцовский дом, в котором никто не живёт. Некогда красивый дом, превращенный в труху, развалюху. И таких покинутых домов в Норшене не один, не два. Числа им нет.
Когда началась война, никто не вспомнил, что Оганесяны бывшие кулаки. Им, как и всем, вручили повестки. В один день все четверо братьев были мобилизованы. Никто до этого не интересовался их судьбой. Как росли они, малые дети, которым проходу в жизни не было, которыми помыкали кто как мог? Но, брошенные на произвол судьбы, они не сломались, каким-то чудом выжили, не став ни ворами, ни подлецами. Все четверо братьев, не помня зла, пошли защищать Родину. Воевали яростно, как подобало воевать честным сынам своей страны, своей Отчизны.
Один из братьев, Анушаван Оганесян пал смертью храбрых в боях. Трое других вернулись с орденами. За всё время войны никто не напомнил им об их кулацком происхождении. Им доверяли и автомат, и пушку, и миномёт. Но вот война кончилась. И снова о давно почившем отце вспомнили…
Но вернёмся в Туркмению.
На другой день вместе с Артаваздом отправились на базар. Я люблю восточные базары. Торговые ряды ломились от фруктов, зелени, арбузов, дыни.
В проходе к овощному ряду, у стенки я увидел пожилого кряжистого мужика, продающего розы. Старик, несколько стесняясь, предлагал проходящим свой товар. По говору я сразу определил: наш, карабахский.
– Что же, отец, бросил всё и приехал в такую даль? На своей земле можно было, наверное, заняться более нужной работой?
Старик напустился на меня. Зло, беспощадно, словно ненароком я задел его за самое больное.
– Это я бросил? – почти в иступлении кричал старик.- Ты у тех спроси, что меня «ушли»! У тех, кто взашей прогнал мою семью с родной земли.
Несколько успокоившись, добвил:
– Из нашего села Шушикенда здесь проживает сто четыре семейства. Поговори с ними. Они тебе скажут что и как.
Я не задал других вопросов, но понял всё.
Было от чего за многие многие годы бежать из Карабаха. Беженцев из Карабаха я видел в Ташкенте, Душанбе, добрались они и до Алма-Аты, Караганды, Семипалатинска, Петропавловска.
При слове «Шушикенд» лицо моего собеседника осветилось изнутри. И я подумал, не мог не подумать, что бы мог сделать этот ещё крепкий мужик, оторванный от родной земли, что могли сотворить все сто четыре семейства у себя дома, в своём Шушикенде, Шуше, не будь над ними тени Сталина. Кеворковы не на голом месте выросли.