Наедине с собой
Шрифт:
«Он дошел до такой заносчивости, что, когда гадатель однажды возвестил о несчастном будущем – зарезанное животное оказалось без сердца, то заявил: «Все будет хорошо, коли я пожелаю, а в том, что у скотины нету сердца, ничего удивительного нет». Больше того, иногда он сам осмеливался – слыханное ли дело! – выступить в роли предсказателя. Он часто повторял, что, если с ним что-нибудь случится, государство постигнут огромные несчастья.
Почему приметы, гаданья потеряли для него характер знака, предупреждения, лишились не общепринятого смысла, а смысла вообще?
«Рок головы ищет», – говорит через двадцать веков (!) Платон Каратаев Пьеру Безухову. Цезарь не желал подставлять свою голову року.
…Разбор биографии Цезаря по Светонию – наглядный пример того, как едва нарождающаяся историческая психология по намекам, отдельным фразам может реставрировать не только общие закономерности, но даже черточки характера давно ушедших людей.
Почему людей во все времена так тянуло узнать свое будущее? (Пример Цезаря вовсе не означает, что прогноз был ему безразличен, он наверняка был ему необходим, как всякому человеку, но еще больше нужно было ощущение того, что будущее формирует не таинственное нечто извне, а он сам, его воля, страсть, ум.)
И тут появляется прозаическое объяснение, не так давно выдвинутое наукой. Потребность в прогнозе – свойство всего живого, она заложена в нас на физиологическом уровне. Она необходимое требование эволюции. Каждого, кто не умел прогнозировать, эволюция безжалостно отсекала. Вероятностное прогнозирование (так называется одно из самых плодотворных направлений современной психофизиологии) – это работа мозга, в которой мы не отдаем себе отчета. Прежде чем действовать, мы без конца строим модели мира. Как протянуть руку, чтобы достать нужный предмет, как наступить ногой, чтобы не споткнуться, как перейти улицу? Это простейшие модели. Но есть модели и посложнее.
В современной жизни как будто бы все меньше ситуаций. где стоит прогнозировать ближайшее будущее: в самом деле, ушел на работу, вернется. Это так, конечно. А неприятность, а болезнь, да мало ли что! От утра к вечеру так же, как и тысячу лет назад, мы движемся на ощупь, как бы с палочкой. Стоит ли после этого удивляться нашей жажде узнать будущее: она так естественна!
Впереди у каждого из нас, особенно в ранней молодости, свои, если использовать карточную терминологию, расклады карт, свои наборы сюжетов.
Конечно, когда мы прогнозируем жизнь, мы опираемся на тот набор сюжетов, который нам дан. Мы живем в определенном историческом времени, в определенном обществе. Сколько ни мечтай в двенадцать лет о стивенсоновском острове сокровищ, мечта не сбудется: давно умер последний пират. Сколько ни готовь себя к роли великого путешественника, все равно им не станешь: давно открыто все на Земле.
Означает ли это, что, подрастая, человек не должен примерять на себя сюжеты, которые волновали воображение поколений живших до него людей? И вот тут оказывается, что детские мечты и сухой прогноз взрослого человека неуловимо связаны между собой.
В детстве мы примеряем на себя великое множество масок. Мы еще ничего собой не представляем, и тем легче вообразить себя кем угодно. Говоря языком науки, слишком много у нас степеней свободы, наш потенциал слишком велик и слишком далек от реализации. Почему бы не стать пиратом, мушкетером, Суворовым, Пушкиным, Эйнштейном? Главное – захотеть!
Но вот начинается юность. Более четко вырисовывается этот самый потенциал. Трудно уже вообразить себя Пушкиным и Суворовым. Великим авиаконструктором легче. И великим хирургом тоже. Ушло в прошлое необозримое море степеней свободы. Зато яснее видны оставшиеся. Их тоже, если сравнивать со всей предстоящей жизнью, много. Кто знает, кем я буду! Может, всю жизнь буду проектировать одну-един- ственную деталь в самолете, а может, действительно стану знаменитым авиаконструктором. Но это будет следствием и реализацией того, что я воображал о себе в юности. Главное случилось: «дефицит информации» был восполнен. О будущем, обо мне самом, о том, кем я стану, о том, что я смогу.
…Воздушные замки нашего детства и юности обладают великой силой. Если бы не они, никто бы никогда не стал не только Эйнштейном, а просто хорошим учителем физики. Это они, столь несправедливо и психологически безграмотно осмеиваемые воздушные замки, дают нам заряд на всю жизнь (заметьте, над юношескими мечтами иронизируют обычно только те, кого придавили развалины рухнувших замков, хотя вроде бы, как однажды заметил Д. Данин, от воздушных замков развалин не остается).
Истинное вступление в жизнь, с точки зрения соотношения мечты и прогноза, – это время, когда человек осознает, какие реальные пути перед ним открыты, Когда он научается взвешивать и оценивать свое место в обществе, свои знания, таланты, волю. Но чтобы знать, что же он хочет, он должен в детстве и ранней юности страшно много пережить, проиграть в себе, нафантазировать.
Только после этого наступит время сознательного выбора. И тогда уже никакие прогнозы родственников и друзей не собьют с дороги. (Яд псевдопрогнозов, который вливают в юные уши близкие, действует подчас не менее разрушительно, чем знаменитые средневековые яды.) Только после этого мы перестаем ждать, что все прекрасное в этом мире должно само собой свалиться нам на голову. Только после этого, сделав первый выбор, мы начинаем действовать.
Спустя годы, зрелым человеком понимаешь, что любой выбор сделать мучительно трудно. Не потому, что не знаешь, как поступить. И не потому, что не хочешь. Или слишком хочешь. PI не потому, что гложет сомнение: не исполнилось то, что должно было исполниться непременно. Даже если исполнилось все задуманное и сверх задуманного, время от времени нас охватывает неопределенное грустное чувство тоски по несбывшемуся. Каждый из нас испытывал его хоть однажды в жизни. Это всеобщее человеческое состояние.
В подоплеке его лежат, по-видимому, фундаментальные законы жизнедеятельности, которые только- только начинают приоткрываться науке. Несколько десятилетий назад это направление работ называли «физиологией активности», сейчас все чаще говорят о «психологии активности».
Работы эти утверждают: активность живого существа возрастает при ситуации некоторой неопределенности. То есть мы чувствуем себя тем лучше, чем больше расходуем энергии на преодоление неясной ситуации, полная определенность атрофирует жизненную активность. Это уровень психофизиологических рассуждений, сверхсовременный, подтверждаемый серией красивых экспериментов.
Анализируя эти проблемы на уровне философском, мы приходим к вечному вопросу о свободе воли. Психофизиология и философия хорошо дополняют друг друга.
Полная свобода в выборе – нелегкое состояние: трудно сделать конкретный выбор, если можно сделать любой. Придется просчитывать варианты и остановиться на том, который, с твоей точки зрения, хорош. Но дать прогноз самому себе – это своими руками лишить себя дальнейших выборов, это утратить драгоценное чувство неопределенности. Отсутствие вариантов, пожалуй, еще хуже. В сущности, ты уже только катишься по рельсам, проложенным вовсе не тобой. В XIX веке это называлось «слепая покорность судьбе».