Нагадали мне суженого
Шрифт:
– Кто здесь хорошо разбирается в живописи? – важно спросил Аксенкин.
– Я! – закричала Капка.
Я не выдержала и сбежала в самый дальний и темный угол. Пожалуй, я единственный человек в этом городе, кто знает, что Моне и Мане два разных художника, с первого взгляда отличает картину импрессиониста от работы абстракциониста и не вздрагивает при словах «барбизонская школа живописи». Не потому, что мы, провинциалы, тундра непроходимая. Просто именно в нашем городе живопись непопулярна. Вы попробуйте поговорить с местными жителями о театре! О! Тут они любому москвичу
Но живопись…
– Посоветуйте мне что-нибудь для моей коллекции.
– С удовольствием, Нил Стратонович! Пройдемте…
– Где я вас видел?
– В нашем Народном театре я играю все главные роли.
– А… Офелия… То-то я смотрю, лицо мне ваше знакомо…
Дальше я слушать не стала. Во-первых, как Капка кадрит мужиков, я знаю наизусть. Во-вторых, меня словно молнией ударило. Как только я увидела эту картину, то забыла про все остальное. Это был натюрморт. Надо сказать, весьма странный, недаром его задвинули в этот дальний и темный угол. Хотя я бы повесила его на самое видное место, поскольку разбираюсь в живописи. Потому что он гениален, этот натюрморт. На нем изображены восхитительные старые вещи. Белая с синими полосками ваза, честно сказать, больше похожая на ночной горшок, гиря и связка ржавых ключей. И еще это был мой шанс попасть на телеэкран. Потому что, как только я на него взглянула, мой дар ясновидения проявил себя во всей своей силе. Я смотрела на картину и видела труп.
Расследование ведет…
Я пошла в полицию в свой обеденный перерыв, еле-еле дотерпев до понедельника. Мне и в голову не пришло, что все государственные учреждения в нашем насквозь провинциальном городе работают в одном режиме. И если у меня обед, то у них тоже. В отделении полиции все двери оказались заперты, кроме одной. Поскольку деваться было некуда, я туда вошла. Он тоже обедал, мужчина, сидящий за столом. Перед ним стоял термос, рядом с термосом лежал огромный охотничий нож, а на газете живописно были разложены полбуханки хлеба, полбатона полукопченой колбасы и кусок сыра. Этот потрясающий натюрморт так меня вдохновил, что я не попятилась назад, в коридор, а, напротив, сделала пару шагов вперед.
– Здравствуйте!
– У меня обед, – вздохнул он.
– У меня тоже, – храбро ответила я.
– Проходите, Анфиса, садитесь.
Он так и сказал: Анфиса! Я очень обрадовалась и одновременно удивилась:
– Откуда вы меня знаете?!
– Да кто ж вас не знает? – тяжело вздохнул он. – По крайней мере человек десять в этом городе всерьез собираются вас убить. И мы, как полиция, держим все на контроле.
– Убить?!
– А вы как думали? Кофе будете?
– Не знаю.
– Садитесь, раз пришли. Я сделаю вам бутерброд.
Я села. Он взял в руки охотничий нож и принялся кромсать колбасу. Каждое его слово было для меня точь-в-точь как удар ножом для этого полукопченого батона:
– Ну что? Неужели случилось? Пишите заявление.
Я так растерялась, что даже забыла, зачем пришла.
– Кто, где, когда, – деловито стал перечислять
– Боже мой, неужели все так страшно?
– Хуже, чем вы думаете.
– Но я ничего такого не делала! По крайней мере в последнее время.
– Да? А зачем вы сказали моему соседу по даче, что у него все банки с огурцами взлетят?
– Не знаю. Показалось мне. То есть я увидела это во сне.
– И ведь взлетели! – весело сказал он. – Все до одной! Представляете, что творится у него в подполе? А вонища какая! Даже у меня на участке дышать нечем! И все благодаря вам!
– Я-то здесь при чем?
– Он порчу побежал снимать. Вы представляете, как снимают порчу?
– Приблизительно, – упавшим голосом сказала я.
– Какая-то полуграмотная бабка посылала в ваш адрес проклятия, тыкала иголкой в ваше фото. Или в куклу, которую состряпала из какой-то дряни. Не боитесь?
– Нет. Постойте-ка, – сообразила я. – Сегодня утром на коврике перед входной дверью я нашла куриные кости.
– Вот видите! – обрадовался он. – Действует! И что вы с ними сделали?
– Господи! Выкинула, конечно! Собрала и по дороге в библиотеку бросила в мусорный контейнер.
– Руки покажите, – потребовал он.
Я показала.
– Странно, все в порядке. Стригущего лишая не наблюдается, кровоточащие язвы тоже отсутствуют. Или еще не подействовало? Труп неустановленного пока животного будем заносить в протокол? – деловито спросил он.
– Вы думаете, это не курица?! Неужели они убили кошку?! Или даже собаку! Какой ужас! Так это было жертвоприношение!
– Темные люди, – усмехнулся он. – Средневековье. Но вы тоже хороши. Чего вы везде суетесь со своими пророчествами?
– Я давно уже никому ничего не говорю!
– И тем не менее весь город в курсе. Ладно, пишите заявление. Я вас защищу.
– Мне от вас другого надо, – потупилась я.
– И чего же именно? – развеселился он. – Секса?
Он так и сказал: секса. Через «е».
– Нет, конечно! Дело в том, что в нашем городе скоро случится загадочное убийство. Или уже случилось.
Я думала, он сейчас заорет: «вон!!!»
Кто-нибудь другой так бы и поступил. А этот ничего. На вид он даже не совсем противный, хотя и не кремовый торт. И еще он называет меня Анфисой.
И тут, как назло, зазвонил мой мобильник! С субботы Капка обрывает мой телефон! Она ведь назвалась экспертом по живописи, в которой ни бум-бум! Разумеется, без моей помощи Аксенкин ее мигом разоблачит.
Я не понимаю, на кой он ей сдался? На вид Аксенкин противный, а что касается денег, то Капка и сама богатая. Во-первых, все ее бывшие мужья исправно платят алименты. А один даже уехал на Север к нефтяникам, и оттуда на Капкино имя ежемесячно приходят денежные переводы, которым завидует весь город. Потому что сумма – секрет Полишинеля, почтальонша по дороге к Капкиному дому всем встречным-поперечным показывает извещение, а у того ее мужа, что уехал на Север, как назло, прекрасный почерк.