Нахалка
Шрифт:
Выражение «Я счаз!» В его устах может означать многое и ничего. Ладно, я никуда не тороплюсь, подождем.
В ожидании не заметила, как погрузилась в прошлое.
Помню, как Саня говорил эту фразу несколько лет назад. Ночь, холодно, я в разбитых чувствах. Между нами тысячи километров, и самый замечательный человек готов слушать меня, не перебивая, в третьем часу ночи. Он знает мне это нужно, и он остается на связи, чтобы мне стало легче.
— Малыш… Я счаз!
Как оказалось потом,
Что было тогда? … А что было.
Я в деталях вспомнила себя в те дни. Хорошо подходили следующие определения: уничтожена, изничтожена, изранена, избита… Очаровательной шутницы в тот день не стало, осталась растерзанная я. Растерзанная — смешно. А ведь почти чувствовала, сердце вырвали, и омывается красной кровью зияющая рана в груди. Больно не было, было невыносимо. Любила ли я тогда? Наверное, все же нет.
Привязалась. Просто привязалась до онемения, а когда связь пропала, я оказалась пустым незащищенным сосудом. Почему?
— Рассказывай… — Предложил Саня, как он всегда это делает в трудную минуту.
Рассказывать было нечего… Я привязалась, а он просто исчез. Гордость не позволила требовать объяснений. Да и к чему они? Я попыталась сказать спасибо и забыть, выкинуть, стереть, заменить… Он свободен, я свободна. Свободной стать удалось лишь через четыре месяца с огромным трудом и безграничной силой воли. Освободилась ли я? Почти.
Но вначале я писала письма и не отправляла их, уходила в стихи и почти полностью перестала петь. Улыбка померкла, но осталась.
Рассказала в двух словах, окончанием служило — Он уехал, он просто уехал и не сказал ни слова…
— Давно?
Да, он знает, что я не подниму бури в стакане, если человек не появляется несколько дней. Или не звонит неделю.
— Месяц.
— Хочешь, чтобы я узнал: жив ли он? — спросил Саня.
— Можешь?
Столько надежды я давно не слышала в своем голосе. Саму покоробила эта бесхребетность.
— Могу. Но у меня к тебе просьба.
— Слушаю.
— Если попытается вернуться… — Угрожающе начал мой друг.
— Сань, тебе не кажется, что это слишком. Ты вот, например, спокойно возвращаешься к одной и той же супруге уже не в первый раз и без потерь на фронте. А другим принимать раскаявшихся разве нельзя?
— Полин, я это я.
— Да, и ты себя знаешь.
— Именно, я себя знаю. К тому же я дальше «бла-бла-бла какая хорошенькая» в свободном полете не шел, ограничения все-таки существуют. И моя об этом знает и верит мне, несмотря на размолвки. Проверенный, так сказать,… а что это за хрыч, который тебя посмел бросить без видимых на то причин, мне неизвестно! Так что пусть катится, если еще не издох!
— Но…
— Без но! Таких не бросают. Таких на руках носят. И не смей сбивать цены. Поняла.
— Да.
— Прекрасно. Отправлю по почте в течение следующей недели. Не натвори бед, малыш, и держись. Шоколад немецкий хочешь?
— Хочу.
Кто бы знал, что еще через неделю я прозрею и пойму, что беременна. Сообщение о том, что этот гад переехал за границу и вполне возможно вскоре женится, стало ударом. Приплыли…
Сколько потом я себя ловила и останавливала, запрещала и ненавидела за чувства, оставшиеся со мной. Тормозила, уже почти набрав его номер или адрес почтового ящика. Или написав слезное, обвинительное и несчастное письмо смотрела на него неотрывно и не могла отослать.
…Господи, за что мне это?! Мне нет места в его жизни.
Никогда, в общем-то, и не было. Подсказывал внутренний голос, возвращая в картины нашего совместно проведенного времени.
Куда ты ломишься, стой! Нет, нельзя, что ты делаешь? Прекрати в двадцатый раз за сутки набирать его номер! F! Ничего не изменится и после смс, станет только хуже. Ну, ты же знаешь его, как свои пять пальцев знаешь. Ты все прекрасно знаешь, так что же ты не угомонишься, остынь. Он не поможет, никто не поможет, решать тебе. Так возьми себя в руки и реши!
Письма я не раз редактировала, когда накатывало волной жалости к себе и ненависти к нему — плакала и вновь редактировала. Именно в письмах изо дня в день я меняла свое обращение к отцу моего ребенка от милого и нежного Женечки до сволочи, беспринципного негодяя и эгоиста Ж. Который мог бы идти в направлении Ж и оттуда не выползать!
Будучи на четвертом месяце, я с тяжелым сердцем все же смогла в ответ на его золотое молчание написать. Так же коротко, как и он когда-то: «Спасибо. Прощай».
Что ни говори, интуиция страшная сила, и она не подвела.
Через три недели он попросил прощения, скупо — одной строкой. Уточнил, что многое навалилось, и вот теперь, когда смог свободно дышать, пытается опять наладить связи. Еще две недели я горько смеялась над собой… Что же там так сильно могло навалиться, супружество, становление фирмы, собственная болезнь или просто проснулась эгоистичная натура золотого мальчика? Сдержалась и, не ответив, удалила письмо и свой почтовый ящик. Больше он связаться не пытался.
Тяжелы воспоминания, как я себя ругала и какие доводы приводила. Внутренняя борьба была кровавой, ожесточенной, длительной. От себя не убежишь, и жить нужно в ладу с собой — это ты прекрасно понимаешь даже в минуты отчаяния и бессилия. Подавив нелепое желание здравым рассудком, выигрыш остался за мной, как и глубокие шрамы собственного предательства.
Прозвенел входящий, машинально подняла трубку.
— Ты все еще здесь?
Голос Сани вернул меня в реальность, вырвав из прошлого четырехлетней давности в реальное настоящее.