Налда говорила
Шрифт:
Я спрашивал ее о всяких таких вещах, пока тот человек не закончил готовить для нас еду и не принес ее нам на столик. Я спросил об этих водных созданиях внутри аквариума, про которых Мэри сказала, что люди их выбирают себе на обед, если хотят кого-то из них съесть. Еще я спросил об этих палочках на столе, и Мэри сказала, что они нужны для того, чтобы доставать кусочки пищи, которые застряли между зубов.
Ну и вот мы все это начали есть, а тот человек снова ушел – после того, как положил нам обоим на колени салфетки. А Мэри сказала одну особенную вещь, после
Я старался оторвать кусок своего цыпленка от. кости, а Мэри пила вино из бокала, а потом она вдруг поставила бокал, наклонилась ко мне через стол и начала говорить.
– У меня есть одна отличная идея, о которой я бы хотела тебе рассказать, – сказала она и убрала волосы за ухо. – Эта мысль пришла мне в голову сегодня днем в больнице, когда я думала о твоей драгоценности.
Я подскочил и быстро посмотрел по сторонам, не слышал ли этого кто-нибудь еще. Я знал, что Мэри не понимает, насколько опасно так об этом говорить, поскольку сама не верит в это. Но я попросил ее говорить немного потише, потому что это и правда опасно.
– Прости, – сказала она. – Прости. Послушай, я думаю, что есть способ выяснить наверняка, правда это или нет. – Потом она улыбнулась и сказала, что для этого меня даже не придется разрезать. – В больнице, – сказала она, – есть машина, которая делает фотографии людей изнутри. Их костей и всего, что находится у них в животе. Она там на третьем этаже.
И это меня очень сильно взволновало, потому что я понял, что если мы ее используем, то я смогу доказать Мэри все раз и навсегда. Я прямо спросил ее, сможем ли мы взять эту машину.
Мэри сказала, что эта машина называется «рентгеновский аппарат», но я мало что понял. Я понял, что эта машина может сделать фотографию того, что находится у меня в животе, и когда Мэри напечатает фотографию, будет видно, что мой брильянт у меня внутри, такая яркая белая точка на черной картинке.
Я даже не сильно расстроился от того, что Мэри думала просто доказать мне, что внутри меня никакой драгоценности нет. Я знал, что для этого была причина, но очень скоро она поймет, что все, что я говорил, – самая настоящая правда. И все, что она говорила потом, меня больше совсем не огорчало и не злило.
После главной еды нам подали такой пирог, который надо есть вилкой, а не ложкой, и у которого был очень особенный вкус. А потом Мэри позвала человека, который нам все это сделал, и попросила у него листок бумаги, на котором будет написано, сколько мы должны заплатить.
Я украдкой глянул, и там была написана очень большая цифра, гораздо больше того, что я вообще смог бы заплатить, но Мэри на это не обратила внимания. И пока она платила, я взял со стола одну зубочистку и пошел посмотреть на этих водных зверей в аквариуме. Потом, когда Мэри закончила платить, мы ушли.
25
– Мы поднимемся наверх, чтобы повидать Фрэнка и Элизабет, когда вернемся? – спросила Мэри по дороге, и я сказал:
– Да.
– Полагаю, это удержит их от разговоров о нас, по меньшей мере, – сказала она, и я снова увидел, как она снова краснеет.
Пока мы шли, я все время ковырялся зубочисткой в зубах, не важно, что на самом деле в них не застряло никакой еды. Снова и снова Мэри притворялась, что хочет забрать ее у меня, и говорила, чтобы я прекратил этим заниматься.
– Это не слишком прилично, мистер Рейнеке, – сказала она голосом кого-то очень старого и богатого. – Что подумают Уинслоу, если увидят нас? Даже говорить противно.
Но я был очень счастливый. Я радовался всю дорогу до больницы, особенно насчет того, о чем думал.
Я думал, как хорошо гулять с Мэри, почти как друзья. Я думал, как много было несчастливых разов, когда я раньше гулял по этой дороге один, в те разы, когда я был несчастливый потому, что должен ждать мою драгоценность и работать в саду, а еще в те разы, когда я был несчастливый потому, что я не такой, как другие люди, люди, с которыми я встречался и которых видел вокруг.
От этой прогулки мне делалось еще счастливее – от того, что я думал обо всем этом и особенно о том, как невероятно мне показалось бы, если бы я представил себе раньше, что я буду гулять с Мэри, почти как ее друг, как я сейчас это делаю. И особенно что я с ней в таком месте, которое я не мог себе даже представить. По крайней мере, пока моя драгоценность не появилась.
А счастливее всего я был от мысли, что Мэри скоро будет мне больше чем другом и такие вечера будут повторяться снова, и снова, и снова. Потому что скоро она узнает, что вещи, которые я говорил, – правда, и она обязательно в них поверит.
– Только мы двое сможем увидеть мои фотографии? – спросил я у Мэри, когда мы почти подошли к больнице. Просто я не хотел, чтобы кто-то еще знал о моем секрете.
– Я думаю, что смогу об этом позаботиться, – сказала Мэри. – Нам нужны помощники, чтобы сделать фотографии, но я все знаю о том, как работает машина. Так что можно так устроить, что рядом никого не будет.
А еще, когда мы проходили по больничным коридорам к маленькой комнате, я спросил ее о том, когда мы сможем это сделать. И она ответила, что если все пойдет, как надо, у нас будет замечательный шанс сделать это в самый ближайший вечер. К тому времени, как мы дошли до комнатки, чтобы повидать Элизабет и Фрэнка, я был уже такой счастливый, насколько это вообще может быть.
Фрэнк уже вытащил свои лошадиные списки, когда мы вошли. Он сидел, разложив их на столе, и тщательно их изучал. А Элизабет сидела с ногами на кресле и спокойно смотрела телевизор, держа стакан с вином в руке. Они застыли всего лишь на секундочку в тот момент, когда мы открыли дверь, а потом одновременно оглянулись и посмотрели на нас, оба улыбнулись и начали говорить тоже одновременно.
– А вот и они, – сказал Фрэнк, пока Элизабет поднимала стакан и говорила «привет» нам обоим. Потом она спустила ноги с кресла на пол и поставила стакан на стол рядом со списками Фрэнка.