Налог на Родину. Очерки тучных времен

Я пришел в журналистику в прошлом веке, когда мэтры еще писали очерки в 24 машинописные страницы (это называлось «листом»). Такой очерк занимал ровно лист, полосу «Литературки» или «Известий».

Когда случилась смена эпох и «Литературную газету» стало некому и некогда читать, сквозь руины империи пробилась поросль мэтров-колумнистов. Колонка – это 3000, или 5000, или 8000 знаков, то есть примерно от полутора до четырех с половиной машинописных страниц, позволяющих изложить мысль в виде наброска, эскиза.

Тектонические сдвиги истории образовали,

однако, расщелины, вмещавшие тексты крупнее, чем предельные 8000 знаков. Такой расщелиной для меня стал журнал «Огонек», который глава русского «Гэллапа» Руслан Тагиев назвал как-то «выстрелом дробью ночью наугад: закричала раненная в задницу бабушка и упала к ногам убитая утка».

Собрав вместе тексты, написанные для «Огонька» только за последние три года, и перечитав их, я вдруг с удивлением обнаружил, что совокупно они образуют среднерусский пейзаж исхода 2010-х годов.

Вам судить, насколько я сумел передать и ветер времени, и наш простор, и привычное чавканье под сапогами.

Некоторое время назад в течение полугода я, выходя из дома, совершал ставший привычным обряд. Он состоял в том, чтобы надеть обувь, в русско-английском словаре тюремного арго деликатно именуемую «russian boots», дойти до машины, постелить под ноги газетку, отъехать от дома, найти место для парковки, снять russian boots, надеть заранее припасенные приличные туфли, убрать газетку, ехать дальше.

Было это не в русской деревне, где во время распутицы, говоря словами Мандельштама, «на лемех приятен жирный пласт», и ничего другого, кроме жирного пласта, под ногами нет. Я обитал тогда в центре Москвы, у Дома композиторов на Миуссах, где когда-то проживал Соловьев-Седой, а ныне живут телеведущий Владимир Молчанов и (в элитной части двора) Ксения Собчак.

Общий двор полгода был разбит вдрызг, в хлам; в грязи среди двора один раз застряли (трактором вытаскивали) «жигули», – там шел ремонт, конца которому не было видно, и порою казалось: не будет.

Положим, пару лет назад меня бы такая вещь возмутила, кровь бы прилила к голове, и я бы выдал вслух обличительное про преступный режим и про жидкого (ну не крепкого же!) хозяйственника Лужкова.

А теперь нет.

Теперь я знаю формулу, объясняющую происходящее, и эта формула подсказывает, что возмущаться бессмысленно, что происходящее и есть то, на чем держится Россия, а главное – объясняет, зачем она за это держится.

Эту замечательную, действующую на сознание, как мелисса вкупе с валерьянкой, формулу я узнал от Михаила Ходорковского. Уже после известного интервью, данного им по недосмотру служки читинского суда газете Financial Times, он в разговоре с адвокатами заметил, что «ментальность россиян, взаимоотношения народа и элиты, место спецслужб в общественной жизни характерны даже не для воюющей, а для оккупированной страны».

И вот это предположение – что Россия есть оккупированная страна, причем оккупированная сама собой же, вследствие чего русские могут быть либо оккупантами, либо оккупируемыми (либеральствующие вырожденцы не в счет), и что только эта конструкция обеспечивает порядок и стабильность (как мы их понимаем), – эта формула и вошла в меня (как в кожаную перчатку красный

мужской кулак), поскольку разом и все объяснила, и со всем примирила.

И вместо того чтобы посылать проклятия Лужкову, я снисходительно бормочу себе под нос: м-да, постарел, однако, наместник… Пора и на покой, а содержание ему пусть назначит Рим – хотя бы и третий… Эвона как его территорию пучит, народ из дальних провинций ломом асфальт во дворах ковыряет, и Молчанову по грязи пуделя приходится выгуливать… А ведь, помню, был наместник моложе – планы строил: отмыть аборигенов дочиста, чтобы комиссии из Рима было приятно на них посмотреть – тротуары с шампунем вылизывают, прямо как в метрополии… Мечты, мечты…

Я не ерничаю. Более того, убеждаюсь: формула деления русских на оккупантов и оккупируемых вертится у многих на кончике языка. Попробуйте высказать ее в компании (неважно, оккупантов или оккупируемых) – тут же получите в ответ развитие темы. Я вот чего только не выслушал: и что придумал вышеприведенную формулу не Ходорковский, а Радищев (не помню у него такого), Лермонтов (у того и правда было про «немытую Россию, страну рабов, страну господ»), Оруэлл (он точно не писал) и Дима Быков (тут близко – об этом, в общем, весь его роман «ЖД»). И даже я как-то пытался ввести в обиход неуклюжий термин «барскорабство».

Однако суть не в авторстве, а в точности, в оптической силе, какую формула придает нашему зрению.

Попробуйте, например, объяснить, почему российские города – включая обе столицы – так чудовищно грязны; почему, несмотря на все потуги, ночные подсветки и растущие бюджеты, они так разительно отличаются от буколической чистоты городов европейских? А очень просто: назначенных наместников интересует поддержание в европейском виде лишь мест компактного проживания оккупантов. И поддержание в пристойном состоянии декорации, выстроенной вдоль проезда оккупанта с мест компактного проживания на работу. Вот если с этим будет хреново, если в Горках-9 отключат на летнюю профилактику горячую воду, если в Жуковке, Барвихе и на Николиной горе расхреначат асфальт и оккупационному правительству придется до машин добираться в сменных говноступах – вот тогда да: наместнику крышка. Поставят другого. А так – проблемы местного населения никого не волнуют. Выкрутятся, не впервой. Раньше хуже было. Надо, кстати, подкинуть оккупационным телеканалам идейку – чтобы эту мысль, «раньше хуже было», до оккупированного населения донесли.

Оккупационная реальность создает свои мифы и стандарты поведения. Скажем, понятно, почему оккупированному населению положено таскать с собой аус-вайс. Потому что отсутствие аусвайса – первейший повод заподозрить в задержанном партизана, а партизан – эта такая легендарная фигура, происками которого оккупанты могут объяснить все проблемы оккупированных. Поэтому безобиднейшие проявления чувств оккупированных нередко объявляются Партизанскими Маршами и подавляются полицаями со всей жестокостью.

Понятно, кстати, что подавлять партизан (и охранять оккупантов) – это не просто главная, но единственная задача полицаев (а вовсе не раскрытие преступлений, как это кажется наивным оккупированным). Когда же оккупированные начинают требовать борьбы с преступностью слишком рьяно, их самих объявляют партизанами. Поскольку никаких партизан в природе нет, оккупанты сквозь пальцы смотрят на то, что полицаи под видом проверки аусвайсов вымогают у оккупированных деньги, а, деньги получив, потенциальных партизан тут же отпускают. Безопасности оккупантов это никак не угрожает, ибо следить за безопасностью в своей среде они полицаев и близко не пустят.