Нам нужно джентльменское соревнование идей об улучшении общества (интервью)
Шрифт:
– Это понятно, но ведь сейчас молодым людям неинтересны обстоятельства травли Пастернака.
– Почему вы их всех обижаете! Они очень разные.
Я выше поэзии ставлю сражение зла и добра
– Для них "Живаго" - литература. Вот вы написали о Мандельштаме, что он по-детски написал стихи о Сталине и погиб. Неужели для вас в Мандельштаме это главное, а не волшебство его поэзии?
– Если бы у Пушкина не было "К Чаадаеву"...
– Он все равно был бы великим поэтом.
– Нет! Если бы он выключил из своего круга переживаний все, что делает с людьми политика, то был бы другим поэтом. Лермонтов без "На смерть поэта" был бы другим поэтом.
– О Чечне можно сказать по телевизору, в газете, на митинге.
– Русский поэт - это концентрированное воплощение национальной совести, ее составляющая. В России люди традиционно ориентируются на писателей. И это наша ответственность - мы не можем людей бросать! Надо высказываться, не молчать. Вот Сахаров был идеальной моделью человека будущего.
– Вы верите, что в будущем будут одни праведники?
– Хотелось бы.
– Вы живете в поэзии и поэзией. Как вы думаете, почему поэты приходят поколениями, а любовь к поэзии волнами - Серебряный век, потом шестидесятые. Сейчас опять равнодушие. Это объяснимо рационально?
– На людей обрушилось слишком много всего, слишком большие перемены произошли. В самом начале перестройки кинулись читать все раньше запретное. Но сейчас наступает совсем другое время. Когда провели социологический опрос на моем вечере в Кремлевском дворце, а там было шесть тысяч человек, то оказалось, что 70 процентов - молодежь до 25 лет.
– Всегда есть юноши, любящие поэзию. Но бывают периоды, когда поэзия вдруг становится очень важна для всего общества. Сегодня не может родиться стихотворение, которое вдруг прочитает вся страна.
– Сейчас нет и ни одной газеты, которую читают все. Но у нас есть телевидение, где часто идет всякая дребедень - отечественная или заграничная. Советское, жестко цензурованное телевидение, тем не менее, выгодно отличалось от нынешнего - было много прямых трансляций с поэтических концертов. Означает ли это, что люди, составляющие программу телевидения сегодня, уверены, что стихи не нужны? Когда мне Ирен Лесневская предложила сделать цикл передач о русских поэтах, то меня уверяли, что сейчас не время стихов. Но оказалось, что передачу посмотрело несколько миллионов. И мне вынуждены были дать премию ("ТЭФИ" за просветительство) люди, которые препятствовали появлению этой программы. У нас сейчас не существует компании, которая устраивает встречи читателей с писателями. А сколько таких бюро есть в Штатах! Я выступал с открытыми письмами, говорил, вот чему нам надо учиться у американцев - у них при каждом уважающем себя колледже существует должность писателя. И это большущее дело. Там есть люди, которые решают эту проблему.
– А кто у нас должен ее решать?
– Правительство.
– У правительства трубы лопаются, нефть дешевеет и дорожает, Буш воюет, а они вдруг обсуждают введение ставки писателя в университетах.
– Я говорил на эту тему со многими большими чиновниками. Отвечали, что прекрасная идея, но потом ничего не делали.
– Вы спросили у Грэма Грина, почему так мало англичан покупают книги английских поэтов. Он ответил, что, видимо, поэзия не стала частью их жизни. Сейчас часть жизни людей - теледребедень. Но ведь и она когда-то была запретным плодом. Людям теперь позволено жить как они хотят - не быть гражданами, не слушать поэзию.
– Людям надо помогать, надо воспитывать их вкус.
– Чем человек со вкусом лучше не имеющего вкуса?
– Ему легче не растеряться. Книга - это такой друг, который не предаст. Во-вторых, человек, который читал Мандельштама, никогда не будет голосовать за Жириновского или Зюганова. Он будет умнее, добрее, мягче многих других людей.
– А за кого тогда он будет голосовать?
– Надо спросить собственную совесть.
– Ну нет у некоторых совести, как у других - поэтического слуха.
– Некоторые просто недоразвитые, недоученные. Вот школьники стесняются своих честных, но мало зарабатывающих родителей, это же от глупости, от непонимания жизни. Они не знают своей истории. Сейчас половина народа говорит, что в СССР лучше жилось. И это опасная идеализация. Ведь сталинизм у нас не был осужден. Потому что мало кто дочитал до конца "Архипелаг ГУЛАГ".
– Но люди не хотят его читать - страдать, травмировать себя.
– Но они должны чувствовать эту невинную вину, каждый человек это может почувствовать....
– Да не каждый!
– Поэтому так важны стихи, литература. Без страха собственной совести нельзя жить, и мы должны это объяснять. Поэзия должна. Сейчас вот очень нужны философы, ведь мы так и не поняли, не осмыслили ХХ век со всеми его событиями. Многие по старинке примыкают к тем или иным партиям лишь для того, чтобы за спинами их лидеров не думать самостоятельно. Нам нужно не враждебное соперничество партий, а джентльменское соревнование идей об улучшении общества. Я долго живу в Америке и вижу, что идет бесконечная работа на следующие выборы. И как они смешиваются, как беспринципно совокупляются эти партии!
"Создав прецедент удачливости"
– Ну вот, опять о политике! Сами же не идете в нее. И что вам удалось сделать за время депутатства?
– Если все порядочные люди будут брезговать политикой, то кто же там останется? Я не иду в политику, потому что у меня есть другая профессия, а за три года депутатства я ничего не написал, но я горжусь, что я никогда не врал своему избирателю. Мне удалось в жизни несколько вещей, которые удаются очень редко. Это когда стихи превращаются в поступки, а поступки изменяют жизнь страны. Например, через два года после смерти Сталина я написал: "Границы мне мешают, мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка, хочу шататься сколько надо в Лондоне, со всеми говорить, хотя б на ломаном..." Когда я стал депутатом, то первым поднял вопрос на съезде народных депутатов, что надо уничтожить выездные комиссии. Существовал огромный мир, которого мы не видели...
– Но вы же весь мир объездили еще при советской власти! Можно сказать, за весь советский народ.
– Но я не сидел и не ждал, пока мне это принесут на блюдечке...
– Вы считаете, что именно вы вынудили правительство вас выпускать?
– Именно так и было.
– А разве не было компромиссов, связи с ГБ? Вас в этом не раз упрекали...
– Какие компромиссы? Почитайте опубликованные в газете "Труд", в моей книге "Волчий паспорт" позорные доносы на меня председателей ГБ Семичастного, а затем Андропова, где они прямо обвиняли меня в антисоветской деятельности. Но в брешь, пробитую шестидесятниками, затем хлынули миллионы. В год дефолта три с половиной миллиона наших людей съездили за границу. Я со своими детишками был в Помпеях, туда приезжали девочки из Воронежа, на каком-то обшарпанном автобусе, но им было интересно, они смотрели мир. Из них будет формироваться средний класс, у которого будет совсем другой уровень.