Нам нужно общение (сборник)
Шрифт:
Мать рыдала, причитая:
– Как нам теперь будет пло-охо…
Шура в глубине души не понимала мать. Умер ее не враг, конечно, но обидчик. Почему она так страдает?
Потом поняла. Противостояние характеров создавало напряжение, которое ее питало. Мать получала адреналин, которого так не хватало в ее однообразной старушечьей жизни. Мать не была старухой. Она была молодая, просто долго жила. За неимением впечатлений, мать питалась противостоянием и по-своему любила Павла. Как собака хозяина. Она чувствовала в нем лидера.
Если бы полковник
Дочь Шуры уехала с мужем в Австралию. Что они там забыли?..
Дочь уехала. Павел умер. Шура и мать остались вдвоем, в просторной генеральской квартире.
Мать умерла через год. Видимо, полковник ее позвал. Ему было там скучно одному. Не с кем меряться силами.
Мать заснула и не проснулась. Может быть, не заметила, что умерла. Легкая смерть была ей подарена за тяжелую жизнь.
Шура осталась одна. Пробовала завести кота, но кот сбежал. Надо было кастрировать, а жаль. Зачем уродовать животное в своих человеческих интересах…
Как трудно жить одной, когда не с кем слова перемолвить. Единственная отдушина – телевизор. Щура подсела на телевизор, как наркоман на иглу. Прямо тянуло. Но и в телевизоре – жуть и муть. Воруют, убивают из-за денег. Получается, что деньги дороже жизни. Деньги стали национальной идеей. Раньше шли на смерть за веру, царя и отечество. А теперь – за горсть алмазов, за нефтяную скважину. Нацию перекосило. Все продается, и все покупается, включая честь и совесть. А депутаты рассматривают власть как личный бизнес. До страны никому нет дела.Шура любила советские фильмы семидесятых годов. И тосковала по семидесятым годам. Там была молодость, мама, Павел, который был тогда старший лейтенант, сокращенно старлей. Он ухаживал, приходил в дом. И мама готовила грибной суп из белых сухих грибов. Какой стоял аромат! У матери были вкусные руки. В ней был запрятан кулинарный и человеческий талант. И все, что она ни делала, – все было так ярко, необычно. И звездочки всегда горели в ее карих глазах. Глаза были острые, жаркие, яркие. Ах, мама…
Шура влезла на свой пятый этаж. Возле батареи притулился седой мужик, похожий на инженера семидесятых годов, в искусственной дубленке.
Вообще-то инженер – не негр, обычный человек, и никаких особых примет у инженера не бывает. Тем не менее скромность, покорность судьбе, невозможность изменить что-либо – все это читалось в глазах сидящего человека.
– А что вы здесь делаете? – спросила Шура.
– Греюсь, – просто сказал инженер.
– А почему здесь?
– Последний этаж, – пояснил инженер.
– Ну и что? – не поняла Шура.
– Меньше народа. Не выгонят.
– А вы что, бездомный?
– В каком-то смысле, – ответил инженер и добавил: – Не гоните меня…
– Да ладно, сидите, – смутилась Шура.
Подумала про себя: чего только не бывает, приличный мужик, сидит, как бомж… Может быть, его кинули с квартирой? Стал жертвой аферистов…
Шура открыла ключом свою дверь.
Вошла в квартиру. Разделась. Разобрала сумки. Вытащила бутылку шампанского. Шампанское она пила безо всякого повода. Там был углекислый газ. Он благотворно действовал на сердце.
Шура предвкушала, как вечером сядет перед телевизором, достанет хрустальный фужер на высокой ножке, и – вот он, желанный покой, вот оно, блаженное одиночество. Оказывается, покой и одиночество – это два конца одной палки. А абсолютный покой и абсолютное одиночество – это небытие. То, чего достигли мама и Павел – самые близкие, самые драгоценные люди.
Шура разложила продукты по местам: что-то в морозильную камеру. Что-то в холодильник. Крупы – в буфет.
Инженер не шел из головы. Как это он сидит на лестнице? Все-таки человек. Не собака.
Шура вышла на площадку. Инженер читал газету.
– Простите, вы голодный? – спросила Шура.
Инженер опустил газету. Молчал.
– Вы когда ели в последний раз? – уточнила Шура.
– Вчера.
– Дать вам супу?
Инженер молчал. Ему одинаково трудно было согласиться и отказаться.
– Заходите, – пригласила Шура.
Он поднялся. На нем были черные джинсы, дорогие ботинки. Бомжи так не одеваются. Инженер был похож на породистую собаку, потерявшую хозяина. На лице глубокие морщины, нос чуть-чуть лежал на щеках, как у актера Бельмондо. Лицо мужественное, а улыбка детская и большие синие глаза. Его было совершенно не страшно пригласить в дом. Лицо – как документ, очень многое сообщает о человеке. И видящий да увидит.
Муж Павел, например, обладал лицом, по которому сразу становилось ясно: честный, порядочный человек. А какие лица у сегодняшних политиков? Себе на уме. Именно себе. Фармазоны и хитрованы.
Инженер вошел. Снял ботинки.
Шура достала ему тапки – не Павла, нет. Гостевые, страшненькие.
Инженер прошел в кухню. Сел к столу.
Шура достала водку. Поставила рюмку в виде хрустального сапожка. Налила полную глубокую тарелку супа харчо. Там рис, баранина, чеснок. Энергетический запас супа довольно мощный. На день хватит.
Инженер опустил голову и начал есть. Шура села напротив, с вопросами не приставала, но и удержаться не могла.
– Вы приезжий? – спросила она.
– Нет. Я москвич.
– А чем вы занимаетесь?
– Бомжую, – просто сказал инженер.
– А почему?
– Так вышло.
Он закончил тарелку. Откинулся на стуле.
– Моя жена умерла. Дочь влюбилась в бандита. Привела его в дом. А бандит меня выгнал. «Уходи, – говорит, – а то убью». Ну, я и ушел.
– Куда?
– В никуда.
– Давно?
– Десять дней.
– А где же вы спите?
– На вокзале.
– А у вас что, нет друзей?
– Есть. Но мне неудобно.
– Что «неудобно»?
– Того, что Таня привела бандита. Но Таня и сама не знает. Он ей врет.
– А вы почему не сказали?
– Таня беременна, ей нельзя волноваться.
– А вы в милицию не обращались?
– Тане он сейчас нужнее, чем я. Она его любит. И он ее тоже.