Нам нужно общение (сборник)
Шрифт:
День открывало серое пасмурное утро. Казалось, что небо, дома и деревья – все выкрашено в один и тот же серый цвет.
Иван стал отпирать кабинет. Услышал звонок и удивился. Было только десять утра. А десять и десять пятнадцать – не одно и то же.
Иван снял трубку. Голос дочери спросил:
– Это кто?
– Это я, – сказал Иван. – Здравствуй, Мариша.
– А ты когда ко мне придешь?
– Когда ты хочешь? – спросил Иван.
– Мама сказала, чтобы ты пришел сегодня обедать. У нас будет лимонный пирог.
«Мама
– Я перезвоню. – Иван положил трубку.
Десять пятнадцать. Телефон зазвонил. Иван снял трубку. Спросил:
– Как ты поживаешь?
– Хорошо, – сказала жена. – Ты придешь?
– Я занят.
– Ты что, не хочешь видеть ребенка? – беззлобно удивилась жена.
– Ребенка хочу, а тебя – нет.– Пожалуйста, приходи к подъезду, – не обиделась Танька. Ее устраивал любой вариант.
Двор не был приспособлен для гулянья: ни детской площадки, ни зелени. Сразу против дома – дорога, по которой выезжали и подъезжали машины, гоняли на велосипедах подростки. Казалось, кто-то кого-то обязательно сшибет: велосипедисты – пеших, машины – велосипедистов.
Иван обратил внимание, что дети во дворе похожи друг на друга, как братья и сестры: смуглые, курчавые, большеглазые. Председатель кооператива был южный человек и принимал в пайщики преимущественно своих. Взаимопомощь малой нации.
Время от времени на балкон выходила толстая женщина и кричала:
– Альбер-тик!
Русские кричат иначе, у них второй звук на два тона ниже. А у южан, в том числе у итальянцев, – второй звук на той же ноте.
– Альбер-тик…
На стоянке против подъезда – «вольво» и «мерседес». В доме жили внешторговцы. Ивану на минуту показалось, что он где-то в Сицилии: смуглые глазастые дети, иностранные машины, толстая женщина на балконе среди развешанного белья.
Иван ждал Маришу. Сейчас она появится – остренькая, вьющаяся, вреднющая, как детеныш Кикиморы. Скакнет на него, обнимет руками и ногами, тут же спросит: «Что ты мне принес?»
Иван ждал Маришу, но спустилась жена и сказала:
– Что ты стоишь, как беженец? У тебя что, дома нет? Пойдем домой.
Она сказала это просто, как само собой разумеющееся, и смотрела незамутненно, будто не было ни его бездомности, ни его Арбата.Танька ждала. Иван весь сжался, как в тот далекий день во время контрольной. И перед ним всплыло видение: старик и старуха сидят перед телевизором. Старуха толстая, а старик худой. Усохший дедок. Видение было неотчетливое, как будто размыто водой. Иван вгляделся и узнал в стариках себя и Таньку.
Эля крутила диск. Телефон не отвечал. Эля позвонила на телефонную станцию, ей объяснили, что номер исправен. Ночью Эля позвонила Коле. Коля сказал, что Иван вернулся к жене и больше не будет здесь бывать.
Эля сказала: «Спасибо». Коля ответил: «Пожалуйста». Поинтересовался, не надо ли чего передать. Эля ответила, что не надо.
Все было ясно. И вместе с тем не ясно ничего. Хотя, конечно, все ясно. Поступок говорил сам за себя. Зачем слова? И все же нужны слова. Люди отличаются от зверей тем, что у них есть слова. А может, это какое-то особое восточное коварство, неведомое простодушному человеку средней полосы.
Эля решила выждать, выдержать паузу. Она вымотает его своим молчанием.
Потекла неделя. Эля умерла, но продолжала при этом есть, разговаривать, куда-то уходить и возвращаться, спрашивать свекровь: никто не звонил?
Свекровь перечисляла. Ивана среди них не было.
– Иван не звонил? – как бы между прочим уточняла Эля.
– Нет, – уверенно подтверждала свекровь, и Эля проваливалась еще глубже в свою смерть.
Человек считается мертвым, когда останавливается сердце. А когда останавливается душа?
В конце недели Эля подошла к купеческому дому. Машина – на месте. За день ее запорошило сухим снегом. Эля, не снимая варежки, стала вытирать ветровое стекло.
Иван видел из окна, как Эля вытирает машину. Это было ужасно. Лучше бы она взяла кирпич и ударила по крыше и по капоту. Но она все вытирала, будто прощала.
Прием окончился. Иван сидел. Эля ждала.
Заглянула уборщица, спросила:
– Вы сами запрете или как?
Иван взял пальто и вышел на улицу.
– Как ты поживаешь? – спросил Иван, подходя.
– Ты же говорил, что сдохнешь без меня, – тихо, бесцветно поинтересовалась Эля.
Иван сделал неопределенное движение лицом, как тогда, когда она сказала: «Вы гений».
– Ладно, уезжай, – отпустила она.
Иван стоял.
– Садись. Включи музыку, чтобы веселее было ехать.
Она издевалась. Он обиделся.
– А вот это уже не твое дело, – сказал он. – Как хочу, так и поеду.
Иван сел в машину. Повернул ключ. Машина тронулась.
Эля стояла и смотрела вслед. Она не верила, что он уедет. Ждала: он сейчас сделает круг и вернется. Куда он от нее денется? Это даже смешно. Он появится вон из-за того угла, из-за вывески «Ремонт часов». Она пойдет ему навстречу, обнимет машину. Пусть он не успеет затормозить и задавит ее немножко.
Эля стояла четыре часа. С двух до шести. Это было их время. Сухой снег запорошил брови и волосы. В отдалении возвышался бронзовый Гоголь, ему намело на голову целую шапку. Большая ворона села на Гоголя, утопив лапы в снегу. Эля подумала, что сейчас ворона перелетит на нее. Решит, что еще один памятник.