Нам нужно общение (сборник)
Шрифт:
– Ну что, прислал тебе Филиппов письмо? – спросил Дима у Охрименко.
– Нет, еще не прислал. А ты достал себе тигра? – спросил Охрименко у Димы.
Дима поглядел на него и вдруг задумался: если он сознается сейчас в том, что мечта сбежала сама, ему, кроме как на себя, не на кого будет пожаловаться. И вообще он окажется неинтересным человеком, безо всякой мечты.
– Я не вовремя родился, – сказал Дима и сложил пальцы так, будто собирался молиться. – Лишний человек. Трагическая личность. Вот Энгельс
Сразу ничего не добьешься
Федькин проснулся ночью оттого, что почувствовал себя дураком.
Бывает, внезапно просыпаются от зубной боли или оттого, что в ухо кто-то крикнет. Федькину в ухо никто не кричал, в его семье не было таких привычек, зубы у него тоже не болели, потому что были вставные. Федькин просто почувствовал себя дураком – не в данную минуту, а в принципе.
Федькин лежал и припоминал разные намеки от разных людей. Он, как правило, опускал намеки, не сосредоточивался на них, потому что не верил в то, что он дурак, и потому что знал: те, кто просит, всегда ругают тех, у кого просят.
Федькин смотрел в потолок. Потолок был белый, четкий, как листок бумаги, он сам его белил два раза в месяц. Федькину больше всего в жизни нравилось белить потолки: стоять на чем-нибудь высоком и водить над головой кистью – в одну сторону и в другую.
Федькин смотрел на свою работу, и настроение у него было грустно-элегическое.
А за окном между тем начиналось утро.
Утро начиналось для всех: для дураков и для умных. Федькин раскрыл пошире форточку, встал на цыпочки и поднял руки. Это был вдох. Федькин делал утреннюю гимнастику.
Потом он помылся и сел за стол, а жена подала ему завтрак. Завтракают все – дураки и умные. И жены тоже есть у всех. Иногда бывает, что у дурака умная жена, а у умного – дура.
У Федькина жена была не очень умная, но вовсе не дура. Она ходила по кухне, волосы у нее были собраны на затылке в хвостик и перетянуты резинкой от аптечной бутылочки.
Федькин посмотрел на ее хвостик и почувствовал угрызения совести.
– Зина, – сказал он, – а ты зря тогда за меня замуж вышла…
– Почему? – удивилась Зина и посмотрела на Федькина.
– Дурак я.
– Вот и хорошо, – сказала Зина.
– Что ж тут хорошего? – не понял Федькин.
– Спокойно…
Отворилась дверь, и на кухню вошла дочь Федькина – Лина. Полное имя было Лионелла – Федькин ее так назвал. Волосы у Лины были прямые и белые, ресницы тоже прямые и тоже белые.
– Пап, – сказала Лина, – я хочу в цыганский театр.
– Иди.
– Нет, я хочу поступить туда после десятого класса. Играть в пьесах.
– В каких пьесах?
– Ну… в каких… «Цыганка Аза», «Сломанный кнут»…
– Ты же не цыганка.
– Ну и что? В этом театре их нет.
– А где же тогда цыгане? – удивилась жена Федькина.
– Кочуют, – объяснила Лина.
«Дура, – равнодушно отметил Федькин. – В меня…»
Самое главное в этой жизни – точно определить свое место. Чтобы соразмерить запросы с возможностями.
Когда Федькин вышел в это утро на улицу, он все про себя знал. И ему стало вдруг спокойно, не захотелось никуда торопиться. Он медленно шел, дышал и смотрел по сторонам. Если бы он был умный, то прочитал какие-нибудь стихи вроде: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…» Но Федькин Пушкина не знал и просто думал: «Хорошо-то как, Господи…»
В холле перед кабинетом на красных плетеных стульчиках сидели люди, курили и беседовали, беспечно поводя руками. Они приходили сюда толкать и пробивать. Некоторые пробивали по два года. В первый год они расстраивались и даже болели на нервной почве, а ко второму году смирялись и находили определенное удовольствие в своей неопределенности.
У Федькина не было секретарши, поэтому к нему шли прямо из коридора. Он отсылал их к своей начальнице, а начальница – к следующему, более высокому начальнику, у которого были две двери и секретарша. Там проситель застревал между дверьми, и его отсылали обратно к Федькину. Это походило на круговорот воды в природе: вода испаряется, попадает на небо, с неба падает на землю и т. д.
Когда в холле появился Федькин, все замолчали, и он понял, что накануне говорили о нем.
Прежде, когда Федькин шел мимо людей к кабинету, он напрягал лоб, лицо делал каменное, а взгляд устремлял в перспективу.
Сегодня Федькин свой взгляд никуда не устремлял, а просто остановился и спросил:
– Сидите?
– Сидим! – дружно отозвались те, кто толкал, и те, кто пробивал.
Федькин вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, но дверь тотчас приотворилась, и в нее заглянул тощий и нервный молодой человек, как помнилось Федькину – чей-то сын. Он всегда грыз спички, и его пальцы от спичечных головок были коричневыми.
– Здравствуйте, – сказал молодой человек. – Вы меня помните?
– Еще бы, – сказал Федькин. – Как ваша фамилия?
– Лесин.
– А вы чей сын? – прямо спросил Федькин.
– Лесина, – прямо сказал молодой человек.
Федькин такого не знал.
– Слушайте, – спросил он, – а вы умеете сны гадать?
– Нет.
– Садитесь.
– Спасибо. – Лесин сел. – Мне бабушка говорила, что если приснится плохой сон, то надо сказать: «Куда ночь, туда сон…»
– Куда ночь, туда сон, – повторил Федькин.