Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Теперь у него был «Lee-Enfield».
Первые дни, когда караван без особой спешки двигался от райцентра к Дараут-Кургану, последнему поселку перед белой стеной гор, Петр то и дело доставал винтовку, завернутую в плотную ткань. Клал на колени, рассматривал, гладил тайком. Разбирать оружие, сидя в седле, затруднительно, и Кондратьев занимался этим на привалах. Спутники – киргизы и таджики, как две капли воды похожие на басмачей из фильма «Джульбарс», – не удивлялись, кивали с одобрением. В этих горах за «Lee-Enfield» давали отару овец, но чаще платили кровью. Образец номер три 1916 года, коробчатый отъемный магазин на десять патронов. Главное же – прицельная стрельба до двух километров, с гарантией.
Для тех, кто понимает, – сказка!
На Памире изобретение шотландца Джеймса Париса Ли давно стало легендой, мечтой всех мужчин – и басмачей, и кизил-аскеров, и мирных работников «киперятифа». Петр узнал, что местные именуют винтовку странным термином «одиннадцатизарядка». На всякий случай пересчитал патроны в магазине. Десять, как и положено. Фольклор, однако!
Иных дел, кроме любования новой винтовкой (где ее только достал партийный товарищ Кадыркулов?), у бухгалтера Кондратьева пока не имелось.
Штаты местного отделения «Памиркоопторга» заполнялись контрабандистами, ходившими в прежние годы с китайскими купцами. Главным в караване оказался знатный стахановец, ударник социалистической торговли товарищ Ван – хмурый толстяк с редкой бородкой, не знавший ни слова по-русски. Языком межнационального общения в совершенстве владел его заместитель товарищ Абдулло, белый таджик, родом из памирской глухомани. Маленький, смуглый, в мохнатой шапке, надвинутой на брови, он умудрялся выдавать такие обороты, что Кондратьев лишь диву давался: «Вам наша компания не напоминает Ноев ковчег, уважаемый Петр Леонидович? Презабавно, ежели подумать!»
С остальными спутниками предпочтительнее было не общаться вообще. И даже лишний раз не смотреть в их сторону.
У стахановца Вана и полиглота Абдулло имелась своя бухгалтерия: приходорасходные книги, заполняемые аккуратными китайскими иероглифами. В услугах выпускника Харьковского финансового института никто не нуждался. Петр в очередной раз махнул рукой – и стал любоваться выраставшей на горизонте громадой гор, начиная скучать.
Скука кончилась в Дараут-Кургане. Большую часть товаров распродали, купленное упаковали, но самое трудное только начиналось. В маленькой дымной кибитке, освещенной лишь огоньками глиняных светильников-карачираков, знатный стахановец товарищ Ван впервые устроил совещание. На грязную кошму, застилавшую пол, легла карта. Впрочем, Кондратьев и без карты знал: их путь лежит в глушь Сарыкола, к высокогорному кишлаку Кичик-Улар.
– Здесь! – Палец полиглота Абдулло ткнул в центр карты. – Дорога трудная, придется идти по оврингам. Они старые, ненадежные…
Кондратьев вздрогнул. Овринг – дорога над пропастью. Бр-р-р!
– Дикие места, – понял его белый таджик. – Узел гор Гармо, сердце Памира. Даже местные не любят туда ходить. Говорят, за каждым камнем встретишь не джинна, так альбеста. А то и самого арваха. Темный народ!
Видавший виды товарищ Абдулло скорбно покачал головой, осуждая народные суеверия.
– Джиннов мы можем не бояться, Петр Леонидович. Но начинается осень. Надо спешить.
Товарищ Ван, до этого важно молчавший, дернул бороденкой и выговорил длинную китайскую фразу.
– Да! – кивнул в ответ Абдулло. – Мы с товарищами посовещались, и появилось общее мнение. Вы – хороший человек, Петр Леонидович. А хорошим людям полагается доля в прибылях. В Кичик-Уларе можно купить не одни лишь меха.
Молодой бухгалтер сдержал усмешку. О чем-то подобном он давно догадывался.
– Gold, – на приличном английском уточнил ударник социалистической торговли Ван. – Gold dust and nuggets. But not only, mister Kondratyeff…
Петр подумал, что «Lee-Enfield» он вытребовал у товарища Кадыркулова определенно не зря.
Предсказание полиглота Абдулло сбылось с лихвой. Дорога к Кичик-Улару оказалась не просто трудной – трудной до невероятия. По крайней мере, для молодого бухгалтера, ранее наблюдавшего ледяные шапки гор только издали. Кондратьев был не прочь и в будущем видеть большое исключительно на расстоянии, но Судьба, прежде снисходительная, взялась за него всерьез.
Ехать пришлось не на лошадях, а на кутасах. Тех самых, о которых так сокрушался секретарь райкома. Это оказались обыкновенные яки. Однако первая попытка воссесть на рогача чуть не закончилась для Кондратьева скверно. Кутас, носивший недвусмысленную кличку «Джинн», взревел, оскалил желтые зубы и пустился вскачь. Поладили с немалым трудом, благодаря кусочкам дефицитного в этих местах сахара.
А потом начался лед. Лед – и овринги, настилы из кусков дерева и камней, вставленные в щели отвесных скал. От холода спасали теплый зимний халат, взятый в Дараут-Кургане, и огромная мохнатая шапка. От страха высоты спасения не было. По оврингам шли врозь: люди отдельно, мычавшие кутасы – следом. Внизу, под ногами, что-то шумело, но заглянуть туда Петр не решился. Вскоре молодой бухгалтер понял: жуткая дорога для его спутников – дело привычное. Льды, снега, пропасти, засады на перевалах… Опасно, но такова жизнь. Повезет, не повезет… Кысмет!
Мене, мене, текел, упарсин…
После одного из переходов по оврингу Петр опробовал винтовку – подстрелил на ужин горную индейку. Выстрел вызвал одобрительное: «Якши, урус!» Спутники оценили меткость: стрелять довелось в сумерках, навскидку. По-киргизски индейка звалась «улар», как и загадочный кишлак, куда они держали путь.
Дня через три Кондратьев начал привыкать – к холоду, ночевкам на камнях, тропинкам над бездной. Но Судьба была наготове. Вечером, после очередного перехода, высланный на разведку киргиз-погонщик вернулся быстро, белый от страха. Долго молчал, глотал мокрый снег, затем с трудом выдавил: «Арвах, о-о-о-о!»
Про арваха Петр слыхал. Осталось уточнить насчет «О-о-о-о!». С последним вышла заминка. Товарищ Абдулло расспрашивал погонщика, уточнял, мрачнея на глазах. Переводить не спешил. Наконец повернулся к Кондратьеву, скривился, словно лимон жевал:
– Лавина. Нет дорога. Овринг – йок! Совсем нет. Арвах! О-о-о-о!
Петр отметил неверно употребленный падеж вкупе с туземным «йок». Кажется, полиглот и впрямь расстроился.
Вскоре расстроились и остальные. Было от чего!
Арвах жил на ближайшей горе. Много их, арвахов, духов предков, но этот – особенный. Очень сильный, очень страшный. Злой! Одну дорогу лавиной завалил, овринг обрушил. Плохо! Вторая дорога есть, только она к пещере арваха ведет. Ждет арвах, погубить их хочет. Совсем-совсем плохо!