Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Не нами исчислено, не нами взвешено. Мене, мене…
Чур мене, товарищи!
Никто не спорил с секретчиком-генералом. И Кондратьев не спорил. Только не нравился ему расклад. Брежнев, бабник бровастый, помер, с Андроповым беда, из клиники кремлевской носу не кажет, «Боинги» падают, Рейган в каждой речи «звездные войны» обещает. Еще и Пугачева с дурацкой песней «Эй, вы там, наверху!». Намекает, что ли? А с тирменами полный форс-мажор. Если их берут к ногтю по всей науке, значит, это кому-нибудь нужно? Раздрай в системе, вибрация, скоро швы лопаться начнут, как на подводной лодке.
На последней общей встрече, перед отъездом Канари, Петр Леонидович поделился сомнениями с коллегами. Жаль, слушать не стали. Василий Александрович, гриб сушеный, очочки от бумаг оторвал, чаю отхлебнул со смаком. Ангела с чашей еще не видел, Петя? Увидишь, сигнализируй, я как раз списки двенадцати колен оформляю. Тебя в Гадово или в Вениаминово?
Посмеялись.
Андрей Канари смеялся громче прочих, а потом взял и тихонько уехал – бить рекорд, превращаться в Адмирала Канариса.
Первым погиб его ученик Федор Мелеш. Совсем мальчишка, шестнадцать накануне исполнилось. Они еще удивлялись, почему он в сектор не заглянул, торт «Киевский» не принес. Погоревали по Федору, но особо не насторожились. Бедовый был парень, с характером. Вот и нарвался. Провожал девушку с Северной Салтовки, налетел на пьяную шпану…
Канари на похороны ученика не пришел. Тогда и удивились: не по-людски оно как-то. Повозмущались, сидя за поминальным столом. Петр Леонидович молчал. Чепуха вспоминалась. В 41-м прикатил в их корпус, 11-й механизированный, чин московский с большими звездами в петлицах – уму-разуму перед грядущими боями учить. Среди прочего отметил элемент паникерства. Некоторые командиры, не веря уставу, предлагают вместо индивидуальных ячеек рыть траншеи, как в Германскую. А того не понимают, отсталые, что схема ячеек лучшими советскими математиками вычислена, согласно передовой теории вероятности. Потому и потери при артобстреле и бомбежке будут на порядок меньшими, чем в феодально-буржуазных траншеях.
Дурак был гость московский – или трус, повторяющий дурацкие мысли. Только за столом поминальным Кондратьеву все ячейки эти вспоминались. Они сейчас в «Драй Эс» словно в траншее. Локоть к локтю, все на виду, все вместе. Бодро, весело, хорошо…
Вскоре погибли еще двое – Паша-белорус, второй ученик Канари, и Сеня Клименко, сменщик Петра Леонидовича. Хороший парень, хоть на Даньку ничем не походил. Неразговорчивый, серьезный не по годам, совестливый. Перед тем как первый раз в лицо чужое пулю послать, три дня думал, решиться не мог. Когда же вместо мишени кого-то из друзей увидел, «тулку» отложил, на каблуках развернулся – и к выходу, не оглядываясь.
Стрелок от бога. Двадцать парню стукнуло, к первой местной командировке готовили.
Паша и Сеня были друзьями – неразлейвода. Каждый выходной то по грибы, то на рыбалку. Сели утром в красный «Москвич» – у Пашиного отца взяли без спросу, – выехали на объездную дорогу и навернулись с моста в реку. Не разлей, значит, вода.
Мене, мене, текел…
Канари исчез. Искали – найти не могли. Его командировки Василий Александрович переадресовал Кондратьеву. Наставительно добавил, блеснув очками: вот для чего в городе двое действующих тирменов! Ты думал, Петя, двое – многовато? Как видишь, в самый раз.
Секретный товарищ Иловаев, железный боровик, согласился, важно кивнул. Мол, на Шипке все спокойно, понял?
Кондратьев озлился, да так, что не остановишь без вреда для собственного здоровья. Вспомнил, как в разведке служил, кепку на нос надвинул – и пошел искать Канари. Отыскал, понятно. На третий день, в вытрезвителе, в поселке Восточном. Нашел и не узнал. Еще не псих Канарис, но уже не тирмен, король стрелков. Ни то ни се в полном изумлении.
Взял Кондратьев гуляку за грудки, встряхнул нежно, от души. Расспросил, словно «языка» из панцергренадеров. Половины не понял, но и того, что понял, хватило с лихвой. Тогда и сел Петр Леонидович писать рапорт, аккурат после празднования нового, 1984 года. До начальства – как до архангела Гавриила, а на похороны друзей ходить надоело. И с собственными похоронами он был согласен обождать. Пусть не век, как обещано, пусть пару пятилеток, но мы не торопимся.
Про метафизику предпочел не распространяться. Правило разведки: факты гони, мудрствования при себе оставляй. Не было ясности у Петра Леонидовича ни с миром-подлодкой, готовым пойти ко дну с разодранными сварными швами, ни с тем, в чем конкретно грешен Андрей Канари. Писал он сугубо о практике, о том, что нельзя тирменов ударной возгонкой готовить, пусть даже из стрелков-гениев, наподобие бывшего старшины. Если не учить с зеленой молодости, не вести за руку от дистанции к дистанции, от мишени к мишени, недалеко и до форсмажора.
Есть ли пуля-рикошет, разящая тирменов, нет ли ее, но беда точно есть.
И о секторе сезонной статистики написал. Люди от природы друг к другу жмутся, только не для тирменов такая дружба-фройндшафт. Каждый с фронта защищен, а с флангов открыт. От своей судьбы-пули не спасешься. Значит, по ячейкам разбиться надо, по связкам «учитель—ученик». Как в авиции, где Канари служил: от тактики роя перейти к полетам парами. Ведущий, ведомый – и никого вокруг, кроме мишеней.
Ложились строчки на финскую бумагу, купленную ради такого случая. Казалось тирмену: не один он в комнате. Стоит рядом со столом давняя знакомая, нищенка из «бывших» со Среднего проспекта. Не в лохмотьях драных – в строгом черном платье под горло. На похороны, что ли, собралась? Стоит, на бумагу поглядывает.
Или ты всех умней, тирмен, тирмен?
Писал рапорт Кондратьев. А пока писал, невиданное диво случилось. Невиданное – и скверное. Захворал секретный товарищ Иловаев, впервые с шипкинских времен. Так захворал, что позвонил Петру Леонидовичу по секретному телефону. Поименовал по званию – поручиком и попросил убедительно с рапортом не медлить, а, напротив, поспешить. Понял, боровичок: не все ладно на Шипке.
На заседание бывшего генерала Иловайского доставили на «скорой помощи». С Канари не вышло – пребывал бывший старшина в 15-й психбольнице, именуемой в народе Сабуровой дачей. Прямо с улицы Сумской забрали, когда Андрей из личного оружия пытался открыть огонь по назойливым мертвякам. Завсектора Василий Александрович внешне не изменился, разве что высох, как мумия, дотронуться страшно. Глаз от бумаг не поднимал, на вопросы не отвечал, внимал молча.
Выслушали. Разошлись. Боровичка-секретчика карета с красным крестом увезла. А через два дня на дверях Сектора сезонной статистики появилась свежая сургучная печать.
С тех пор тирмен Кондратьев ни с кем из коллег не встречался, дружбы не заводил, старых знакомых по стрелковому делу избегал. Предписание на очередную командировку получал в конверте – неизвестно от кого, неизвестно как.
Тактика индивидуальных ячеек.
Шесть месяцев Петр Леонидович плохо спал по ночам. Но все утряслось: и с Рейганом, и с Пугачевой, и с миром-подлодкой. Само собой или из-за рекордного выстрела старшины Андрея Канари – спросить было некого.