Наместница Ра
Шрифт:
И маг приступил к осуществлению задуманного. Вначале он провозгласил, что любое вмешательство в целостность тела связано с высоким риском, в чем лекарь его, безусловно, поддержал. Потом сказал, что прибегать к нему следует лишь после того, как будут исчерпаны все другие средства. У него же, Тети, есть некое тайное средство, которое сильно, как огонь, и выжжет окаменевшие экскременты злых духов из внутренностей царя.
Вельможи изумлялись мудрости волхва и отдавали ему дань восхищения. Тети тем временем исчез и вернулся с колбочкой, наполненной ядовито-зеленой жидкостью.
— Вознесите молитвы, — повелел он, подняв колбу, — чтобы чудо сотворилось в теле фараона.
Царедворцы послушно опустились на колени вокруг ложа царя, но тут вперед выступил Хапусенеб, верховный жрец, помеченный Амоном.
Их взгляды встретились, и на мгновение оба застыли как изваяния. Неожиданное появление Хапусенеба повергло мага в смущение и замешательство. Меченый же подступил к Тети и вырвал склянку из его рук. Но вместо того чтобы поднести ее к губам фараона, он протянул сосуд виночерпию Тхоту, тот дальше — рабу, которому назначено пробовать каждое блюдо и каждый напиток, прежде чем царь прикоснется к ним. Не успел маг сообразить, что сказать в оправдание, а Хапусенеб предупредить, что они имеют дело с весьма сомнительным средством, как раб осторожно принял глоток «лекарства».
Все шло по заведенному порядку, поэтому никто из присутствующих не придал происходящему значения… пока раб не закатил глаза и не завалился, — без звука и стона. Теперь все взоры устремились к целителю: вначале — недоуменные, вопрошающие, смутно догадывающиеся о немыслимом, а потом — укоризненные, негодующие, требующие объяснений. И враз вся знать подобно собакам, обложившим дичь, окружила злодея.
Тхот, виночерпий, поднял колбу с ядовито-зеленым раствором, шагнул к магу и сунул ему склянку под нос: мол, испей сам. Тети чувствовал себя загнанным в угол. Как ему быть? Лицемерно прикинуться несведущим или бежать? А может, представить все как досадную путаницу? Тети растерялся. Одно он знал наверняка: даже капли нельзя брать в рот! И в безвыходном, казалось бы, положении магу помогло безрассудство. Он выбил склянку из рук виночерпия, она упала и разбилась. Но теперь и те, кто еще сомневался, что маг пытался отравить царя, убедились в его недобрых намерениях.
По велению верховного жреца приблизились «спутники правителя», и, прежде чем личная охрана фараона взяла преступника под стражу и увела, взоры Хапусенеба и Тети еще раз скрестились. Взгляд верховного жреца говорил: «Круто взял да криво правишь, мудрец из мудрецов!» А маг ответил ему едва приметной ухмылкой, будто возражал: «Ладно, на этот раз удача отвернулась от меня, но пока кровь Ра в моих руках, я за свою жизнь не опасаюсь».
Зеленая гладь священного озера поблескивала, будто зеркало. Бесчисленные цветы лотоса, обычно при малейшем дуновении ветерка бороздившие воды подобно корабликам, сейчас оставались неподвижными. В этот золотой вечер месяца месоре не слышалось даже трелей певчих птах, то и дело порхавших в зарослях папируса, и лишь время от времени с высокого берега в воду плюхалась лягушка, ловя на лету муху. И над всем озером разливался сладостный аромат цветущих сикоморов и смолы терпентинного дерева.
От храма Амона к берегу выстроились в ряд двенадцать шакалоголовых сфинксов из черного камня, и казалось, будто божества высотой в человеческий рост вознамерились спуститься к озеру Жизни по широким ступеням зеленого мрамора. Понять, где гладкий мрамор переходит в гладь воды, было почти невозможно — так искусно архитектор подобрал цвет.
Хатшепсут и Сененмут нашли себе место на верхней ступени лестницы, впереди вереницы богов. Мрамор еще излучал тепло угасающего дня, а Юя, служанка, навевала обоим прохладу пушистым опахалом из страусовых перьев. Царица тонкими пальцами один за другим обрывала лепестки лотоса и смотрела, как они, кружась, слетают на воду.
— Я никогда не любила отца моего Тутмоса, — задумчиво произнесла она. — Поэтому и святотатство, совершенное над его мумией, не особенно потрясло меня.
Крокодил, похожий на плавучее бревно, неторопливо, по прямой прокладывал себе дорогу через озеро.
— Но ведь он был тебе родным отцом! — Сененмут покачал головой.
— Он дал мне ненавистного мужа, которого я могу только презирать, ублюдка, который мучает и унижает меня.
Сененмут накрыл своей ладонью пальцы любимой.
— Но это не оправдывает содеянного грабителями. Даже ничтожнейший из рабов имеет право на покой в загробном царстве.
Хатшепсут помолчала.
— Наступают смутные времена. Народ ропщет. Кто рожден в бедности, задается вопросом: почему он не имеет того, что есть у богатого землевладельца в поместье за воротами города? Времена, когда богач мог покинуть дом, не накладывая запоров, потому что не опасался воров, — давно прошли. Теперь людей убивают за медь или сверкающие камушки и оскверняют мумии. Как только боги могут такое допускать?!
— Нет, это просто стечение обстоятельств привело к осквернению могилы твоего отца, — возразил Сененмут. — Подлинные грабители уже схвачены. Их судили, и они умрут, как предписывает закон.
— Их следует бросить на корм крокодилам, и пусть все фиванцы будут тому свидетелями! — Глаза Хатшепсут гневно сверкнули, а от ледяного тона ее голоса Сененмута бросило в дрожь: — Каждый, все до единого из тех, кто строит мою усыпальницу, должны умереть! Все до единого, по твоему списку на вознаграждение!
Сененмут сложил руки и прижал их ко лбу.
— Это неверный путь, — глухо произнес он. — Ты наверняка знаешь, что всех рабочих, которые были заняты в строительстве гробницы твоего отца Тутмоса — да живет он вечно! — умертвили на Месте истины. Ни один не выжил — и что? Все равно гробница стала жертвой грабителей! Пастушка коз, маленькая и глупая, влюбилась без памяти в одного из работников. Она переживала, искала его и оказалась свидетельницей бойни. Естественно, сохранить все в тайне ей было не по силам, и о месте захоронения стало известно, что вселило дикие мысли в некоторые головы, ставшие жертвами красноглазого Сета.
Царица кивнула.
— Когда цари-пастухи захватили нашу страну на невиданных тогда колесницах с лошадьми, то они опустошили не только города и поля, нет, их злой бог Сет, враг Осириса, принес разруху и в наши головы. Ибо никогда еще со времен далеких предков не поселялось в них столько сомнений в богах Египта. Этим мы обязаны им, гиксосам, с их нечестивыми богами, которых они навязали нам.
— Но сомнения в старых богах ты не искоренишь огнем и железом. В жестокости своей ты бы заговорила языком чужеземцев. И поэтому я считаю неверным убивать строителей по завершении работ. Что сегодня всего лишь слух, завтра станет уверенностью, и тогда не найдется даже раба, которого ты могла бы послать в горы запада.
— А что ты предлагаешь?
— Я бы выставил оборонительный отряд вроде лучников фараона, чтобы в будущем они охраняли западное нагорье. А мои рабочие построят себе у подножия деревню, и ни для кого больше не будет секретом, что они там делают, — все решат, что это слуги на Месте истины.
Речь Сененмута убедила царицу.
— Твоя наружность, любимый, — зеркало твоих цветущих двадцати лет, но мысли твои — мысли мудреца, чья юность давно позади. И не знаю, что я ценю больше: твою зрелость или твою юность.