Нана

Сокол Лена

– Он обычно не подпускает никого к себе, и тебе повезло, что ты встретила такого друга, как он. – Она сжала кисти, да так, что громко хрустнули пальцы. – Люди… трудно принимают… подобное. – Поморщилась сглотнув. – Так что будь к нему внимательна, пожалуйста. Но не жалей. Эта болезнь, она грызет его нервные окончания, и он дергается, будто лягушка от тока. В остальном Ваня абсолютно нормальный. Как мы с тобой.

– Я понимаю…

– Общительный, но мало кто хочет дружить с таким. – Женщина взглянула на часы. – Его поведение, конечно, отличается от

поведения большинства, но это не делает его хуже. Это всего лишь особенность его организма.

Кивнула. Посмотрела ей в лицо, и мне вдруг показалось, что глаза начальницы покраснели.

– Он научился сдерживаться и даже в какой-то мере прятать свои особенности от окружающих, но это… чревато, понимаешь? – Дождалась моего кивка. – Чем больше нагрузка, физическая и умственная, тем сильнее нервозность и гиперкинезы. По-жа-луй-ста, не подведи его, хорошо? Оправдай оказанное доверие. Не знаю, зачем. Не вижу в тебе ничего особенного. Но если он так хочет. – Опустила голову и уставилась на свои руки. – Не знаю. Ладно. Иди. Все! Можешь идти.

– Спасибо вам огромное! – Я почему-то вдруг испугалась, что она передумает. Вскочила, неловко кивнула и метнулась к двери. – Спасибо, я ваша должница!

– Не моя. – Сказала мне уже в спину тихо. – Его.

– Да. Я поняла. Я все поняла. Спасибо!

И дернула ручку двери, пока Маргарита Сергеевна не передумала. Если моя интуиция меня не подводила, то ее слишком сильно задевало все, что касалось Ивана. Такое не скрыть за маской суровости. Оно само вырывается на поверхность и обычно даже меняет интонацию человека, произносящего то самое, заветное имя. Оно пронизано трепетом, мягкостью и светом. И имя ему Любовь.

***

– Сейчас департамент культурного наследия рассматривает возможность придания этому зданию статуса памятника. Тогда, возможно, его отреставрируют, и на месте старого вокзала появится что-то вроде Музея РЖД. – Иван шел быстро, никакие плиточки на дороге не встречались, а, значит, тормозить его не могли. – А вот если продадут, то новый владелец может открыть в нем ресторан или художественную мастерскую. В Германии, я слышал, даже жилые дома оборудуют в таких помещениях.

– Жить возле железной дороги? – Удивилась я. – Каждый день наблюдать весь этот бедлам? Смотреть в окна на людей, таскающих сумки, и слушать стук поездов?

– К этому быстро привыкаешь. Даже начинает нравиться.

Даже не видя, почувствовала, что он улыбнулся.

– Очень сомневаюсь. – Хмыкнула.

– Вокзал – это ворота города. Он изнутри часто напоминает муравейник, но очень такой уютный, комфортный. Мне нравится здание нашего старого вокзала. В свое время для его проектирования приглашались лучшие архитекторы и инженеры тех лет. Сегодня спрос на историю, на красоту, ласкающую взор, не велик. – Он брезгливо махнул в сторону нового здания, окрашенного в унылый фирменный серый цвет. – Вон, гляди. Убожество какое. Уныние. Фу. Железнодорожники не мыслят красотой, они мыслят тоннами угля.

Памятники архитектуры для них ничем не отличаются от вагонов.

Мы остановились у здания с вычурными колоннами и низкими узорчатыми сводами. Массивные двери были заколочены, окна забиты фанерой.

– Пойдем. – Кивнул на дорожку сбоку. – Нам с другой стороны. У тебя будут свои апартаменты с видом на город.

– Здорово! – Засеменила следом.

– Я бы не хотел, чтобы его снесли. Мне это место… дорого…

– Ты здесь жил?

Иван замолчал, и мне сразу стало как-то неловко. Когда он успокаивался, затихали и его нервные тики. Не хотелось бы вновь задевать мужчину неосторожными вопросами.

– Недолго. – Ответил, тяжко вздохнув. Ускорил шаг. – Когда умерли родители, не мог возвращаться туда. Туда. Домой. – Несколько раз подряд дернул плечами.

– Извини.

– Теперь я живу недалеко отсюда. Ты можешь приходить, когда захочешь. Помыться, поесть…

Для меня было бы наглостью сразу сесть всем местным добрым людям на шеи.

– Нет, спасибо. – Шла, не отпуская взглядом его спину. – Я как-нибудь устроюсь. Осмотрюсь. Завтра хочу по совету Маргариты Сергеевны сходить в кафе. Если возьмут, смогу заработать немного денег, чтобы снять квартиру.

– Вот, пришли. – Остановился вдруг и напряженно всмотрелся в металлическую лестницу, вьющуюся по стене вверх.

Подняла взгляд. На площадке у самого последнего пролета виднелась железная дверь. Сжала ключ в кармане.

– Это здесь?

– Да. – Кивнул дважды. – У тебя отдельный вход. Поздравляю.

– Ух, ты…

– Матрас стоит возле стены. Веник есть, чтобы прибраться. Но лицо лучше прикрой платком, если будешь подметать. Вдруг, мыши. Чтобы не вдыхать.

– Так высоко и мыши?

– Всякое бывает. – Светлые глаза оттенили добрую улыбку.

– Покажете мне там все? – Спросила испуганно.

– Н… нет. – Вручил мне чистое постельное белье и теплое одеяло, которые добыл где-то, пока я была у начальницы. – Не могу.

Прочистил горло и странно запрокинул голову назад. И еще раз.

– Хорошо, хорошо. – Поспешила согласиться.

Перестал.

– Хорошо. – Повторил за мной. Замкнул руки в замок, усмиряя себя. – Но я постою, подожду здесь. Замок иногда заедает. Надави на дверь.

– Угу. – Ступила на первую металлическую ступеньку. – Спасибо вам огромное…

– Огромное. Угу. – И спрятал взгляд, стыдясь, кажется, одного из самых упрямых своих тиков, заставлявшего его бессмысленно повторять за мной последние слова.

Чтобы не доставлять еще больше неудобств Ивану, пошла вверх по лестнице. Торопливо, но достаточно осторожно, чтобы не сорваться вниз. Для верности не отпускала тонкого железного поручня, идущего параллельно лестничным маршам.

Семь. Нужно поставить седьмую зарубку. Нарисовать мысленно еще одну палочку. Не знаю, для чего, но я считала количество дней с того момента, как убежала из дома. Семь дней, как закончился ад. Больше недели с тех пор, как началась свобода.