Наощупь
Шрифт:
— Не драматизируй! Или ты забыл, что это сугубо моя прерогатива? Так сестры напомнят. Они любят об этом вспоминать.
Не знаю, почему не удержала в себе эти слова. Ведь и не злилась уже, а все равно сказала… К удивлению, это заставило Голубкина надолго замолчать, внимательно меня изучая.
— Ты несчастлива, — наконец выдал он.
— Это не имеет значения.
— Почему?
— Потому что никогда не имело. Не понимаю, с чего бы ситуации измениться.
— А ведь ты и правда разлюбила.
Вскидываю взгляд. Ну, надо же. Дошло.
— И это тоже не имеет значения. Ты ведь меня не отпустишь.
— Почему? — повторяет Голубкин, сверля меня взглядом своих голубых глаз. Замечаю новые морщины в их уголках. Мы столько лет прожили вместе, что я знаю их все. Сашке нелегко дается происходящее.
— Саша, — выдыхаю обреченно, — ты ведь все понимаешь. Собственно, разве не на это ты и давил?
Сверлим друг друга взглядами. Он молчит. Я молчу. Я не брошу Сашку потому, что он смертельно болен, и это понятно и мне, и ему. Просто не прощу себя, если оставлю его в такой ситуации. Чертова совесть, сидящая занозой внутри, не позволит.
— Ладно… Бессмысленный разговор. Пойду, поговорю с врачами.
От нашего приезда до самой операции проходит всего неделя. Голубкин держится молодцом, признаться, я даже не ожидала. Побледневшего, его завозят в операционную, а я остаюсь за дверями. Чтобы скоротать время, бреду в кафетерий, расположенный этажом ниже. Подхожу к витрине. В нос ударяет пряный запах корицы и выпечки. Сглатываю. Мир начинает вращаться, и, наверное, запоздало я понимаю, что зря не позавтракала.
В себя прихожу не сразу. Оглядываюсь по сторонам. Я лежу на кушетке за белой полупрозрачной ширмой. Рядом со мной никого нет. Прислушиваясь к собственному телу, осторожно спускаю ноги. Ко мне заглядывает приветливая медсестра и начинает мне что-то торопливо объяснять. На английском говорю ей, что ничего не понимаю. Она понятливо качает головой, достает из кармана телефон и кому-то звонит. Следующие минуты я просто сижу, пока мне измеряют давление и температуру. Подоспевший через некоторое время переводчик докладывает, что у меня низкое давление. Словно я этого и так не знала.
— Результаты анализов будут готовы в течение часа.
Ну, будут и будут. Не знаю, зачем их и брали вообще. Немцы всегда отличались своей педантичностью. А мне теперь плати. Ведь наверняка выпишут счет. На время, пока готовятся результаты анализов, меня нехотя выпускают из палаты. Со второй попытки мне все же удается купить сочные баварские колбаски и полную кружку чая. У меня волчий аппетит, боже, когда я ела в последний раз? После завтрака чувствую себя намного лучше. Стрелки на часах говорят о том, что у меня есть еще немного времени, чтобы выйти на улицу. Светит яркое солнце, деревья чуть с пожухшими листьями отбрасывают длинные тени на клумбы с пестрыми разноцветными астрами. Сад ухожен и радует глаз. Наверное… Для меня мир окрашен серым.
Сажусь на длинную отполированную скамью. Вокруг неторопливо прогуливаются люди. Их немного. Пожилая пара, что-то разглядывающая у альпийской горки, мать с ребенком болезненного вида, на газоне, чуть в стороне, отец с сыном бросают друг другу фрисби. Видно, что младший из мужчин, изо всех сил щадит старшего. Очевидно, что именно он находится на лечении. Дверь в приемный покой открывается, мне навстречу торопливо шагает Алекс, наш переводчик.
— Танья, куда же вы ушли? Бистро, бистро… Результаты анализов готовы.
Не понимаю, почему мне следует торопиться, но все же послушно плетусь за мужчиной. Блеклый и неинтересный внешне, он привлекает своей какой-то детской непосредственностью.
— Даже не знаю, что и говорить. У нас для вас чудесные новости! Вот только одна проблема… Хотя доза излучения вне организма вашего мужа будет минимальной, беременным женщинам и детям все же стоит избегать частого и долгосрочного контакта с больным.
Недоуменно пожимаю плечами:
— Наши дети — взрослые парни, а беременных в нашем окружении в принципе нет.
Алекс останавливается у самого входа в здание и растягивает губы в кривозубой, но очень обаятельной улыбке.
— А как же вы?
На осознание мне требуется несколько мучительно долгих секунд. Тянущаяся к ручке двери рука медленно-медленно падает. Пальцы нерешительно касаются живота. Трепетно, словно крыльев бабочки. Все внутри переворачивается и, закружившись в каком-то бешеном вихре, устремляется ввысь. К небесам. Я взмываю высоко-высоко и кружусь в этом бесконечном эфире.
Глава 28
Мы задерживаемся в Германии еще на пару недель. Я прошу докторов не говорить Голубкину о своем состоянии и стараюсь держаться от него подальше. Теперь я не одна, мне нужно заботиться о здоровье малыша. Или… малышки. Известие о беременности дает мне силы двигаться дальше. Я уже не одна…
— Александр, ваши документы. Не забудьте, через месяц контрольный осмотр! Впрочем, мы вам напомним. Таня… не забывайте о рекомендациях доктора! Забота о муже — это, конечно, хорошо, но вам нельзя забывать о ребенке!
Сашка останавливает на мне свой взгляд. Я молча пожимаю плечами. В любом случае, беременность — это не то, что можно скрыть. Рано или поздно он бы узнал об этом.
— Это правда? — спрашивает, глядя в окно, когда мы уже едем в такси.
— Да.
— От него?
Снова пожимаю плечами, не считая нужным озвучивать очевидное.
— Любишь?
— Люблю. Никогда так не любила.
Не смотрит… А не видя глаз, очень трудно судить о том, какое направление приняли его мысли. В тишине слышу лишь размеренный гул мотора хорошей немецкой машины. Молча мы доезжаем до аэропорта, ни слова не сказав, проходим регистрацию на рейс. Багаж, контроли, рамки… Как нас и предупреждали, Сашкины импланты дают о себе знать. Но у нас уже наготове выписка из его истории болезни. Таможенники, видя документ, извиняются и пропускают нас дальше. Зал ожидания, перелет, посадка…
— Устала?
Первое слово за несколько часов режет мне слух и кажется чужеродным.
— Есть немного…
— У меня вчера сын родился, — огорошивает меня.
— Правда? Поздравляю.
— Спасибо. Тань… ты… прости меня. Я не должен был… Знаешь, когда смерть подкрадывается вплотную, так, что ты уже чуешь ее дыхание за спиной, на многие вещи начинаешь смотреть совершенно иначе.
— Да, я понимаю.
— Нет, думаю, что нет… Тань, а давай разведемся, а?
Отступаю на шаг. Сердце замирает от недоверия… и надежды. Сглатываю. Но так ничего и не могу из себя выдавить, ничего, кроме робкого: