Наперекор порядку вещей...(Четыре хроники честной автобиографии)

Оруэлл Джордж

Когда на Лондон посыпались бомбы Гитлера, он стал рваться на фронт, но ранение в шею, слабые легкие, подозрение на туберкулез (он объяснял это тем, что в детстве часто играл в футбол простуженным) сделали это невозможным. Он стал сержантом добровольцев местной обороны. Служил на Би-Би-Си, выступал со статьями, недоедал, как и все, но вместе с женой, тем не менее,

делил свой паек с людьми, которым было хуже. Порядочность — его масштаб. Непокорный, он знал уже, что среди большинства не слишком самолюбивого человечества, среди тех, кто, по его словам, «после тридцати лет», как правило, отбрасывает амбиции и «начинает скользить по течению», всегда есть немного «одаренных, упрямых людей, которые полны решимости прожить собственные жизни до конца, и писатели принадлежат именно к этому типу». Хотя сам наш «беглец» к концу жизни убегал уже от самой жизни. Из Лондона — на суровый остров в Северном море, из хронической болезни — в ожидаемую без иллюзий смерть, из реальности — в фантазии последнего романа. Бунтарь, скептик, одинокий в толпе и блестящем обществе; не понятый никем («Я понимаю его до определенного предела, — вспоминал его друг, — ибо как раз в ту минуту, когда вы соглашались с ним, он начинал противоречить вам»); никого не щадивший в слове («Его отличала абсолютная прямота, которая многих делала его врагами»), Оруэлл в конце жизни стал одиноким реально — отгородился от мира километрами земли и воды. Его теперь было не достать. От пристани и единственного магазина на одном из Гебридских островов до снятого им фермерского дома было, представьте, 25 километров, причем последние 8 можно было пройти только пешком — дорог не было. Именно там, на острове Юра, похоронив жену в 1945-м, поселился он с сестрой Эврил, с приемным сыном и, конечно — с любимой козой. Просил друзей прислать машинистку, чтобы перепечатать роман начисто, да кто ж поедет? Сам и перепечатал, причем из-за большой правки — дважды…

Да, вся наша жизнь — выбор. Оруэлл выразил эту мысль по-своему. В статье о Ганди за год до смерти он грустно усмехнулся: «Святых, — написал, — всегда надо считать виновными, пока не доказана их невиновность…» И одной из последних записей его стала такая: «Смысл человечности в том, что ты не стараешься быть совершенством, что иногда хочется пойти на грех во имя верности, чтобы не доводить аскетизм до такой степени, когда невозможны дружеские отношения, и чтобы в конечном счете быть готовым потерпеть жизненное поражение и быть раздавленным жизнью, расплатившись этой неизбежной ценой за свою любовь к другим людям…» А последняя и, увы, анонимная запись в секретном «досье» на Оруэлла (а за ним, как я уже говорил, кажется, давно следили спецслужбы), гласила: «21 января 1950 года, ровно через 6 месяцев после издания его знаменитой утопии «1984», писатель скончался от туберкулеза…»

Это случилось, когда в Англии бешено печатали уже второе издание романа «1984» тиражом в 50 тыс., а в США вообще — в 360 тыс. экземпляров. Мир понимал, кого теряет: из Штатов летели недоступные по тем временам антибиотики, в Швейцарии друзья готовили Оруэллу место в санатории. А один из самых близких, Ричард Рис, тот, кто и назовет его «беглецом», увы, попрощаться не успел. Он был в Канаде. «Я был в одном литературном собрании, когда вдруг кто-то вошел и сказал: «Умер Оруэлл». В наступившем молчании меня, помню, пронзила мысль: отныне этот прямой, добрый и яростный человек станет одним из самых властных мифов XX века»…

«Он был не такой, как мы, — написал в некрологе Артур Кёстлер. — В отличие от дипломированных специалистов и академических снобов он умел видеть очевидное; в отличие от лукавых и тенденциозных интеллектуалов не боялся говорить о том, что он видел, и в отличие от большинства политологов и социологов он мог сделать это на хорошем английском языке…»

Кстати, Оруэлл не раз говорил, что каждая книга — «это всегда — неудача писателя». Поймем ли мы его?

Вячеслав Недошивин