Наполеон I Бонапарт
Шрифт:
У Василия Верещагина, собственно, так и сказано:
«Измены со стороны русских в Москве было сравнительно немного, а от дворян совсем мало: кроме шталмейстера Загряжского, умышленно оставшегося в городе, угождавшего французам, особенно другу будто бы своему, Коленкуру, и часто бывшего в своем шитом мундире у Наполеона, можно назвать Самсонова, прислуживавшего Даву, и еще разве очень немногих.
Духовенство столичное держало себя достойно – не было и подобия слабости, проявленной на западе. Некоторые из оставшихся священников пытались возобновлять Божественную службу, очищали, запирали свои церкви, но в них снова выламывали двери и замки, рвали церковные книги и бесчинствовали.
Были молодцы из русских и иностранцев, эксплуатировавшие затруднительное положение неприятеля и самого Наполеона; так, явился в Кремль поляк, казавшийся человеком хорошего общества, и объявил, что он подослан русским главнокомандующим для разведок. Наполеон сам продиктовал ответы на вопросы, будто бы данные русским генералом, вручил их незнакомцу, хорошо наградивши его, – и тот не возвращался. Некая красивая дама, музыкантша, назвавшаяся немецкою баронессой, предложила тоже свои услуги, получила несколько тысяч франков и – тоже пропала.
Между купцами трех гильдий оказалось больше всего людей, согласившихся вступить на службу к завоевателю; было несколько чиновников, лекарей, учителей и немало разночинцев. Из зажиточных большинство вступили в учрежденный „муниципалитет“ под принуждением и угрозами; члены этого муниципалитета носили на руках перевязки из белых и красных лент и в случае надобности могли требовать от французского начальства вооруженного вмешательства.
Купец Кольчугин, например, объяснил невыезд свой из города тремя причинами: 1) из-за ручательства главнокомандующего через афиши в том, что Москва не будет добровольно сдана; 2) из-за того, что паспорта в последнее время выдавались только женщинам и детям; 3) из-за семейных и торговых соображений. Большинство, конечно, могло бы привести те же резоны. Все они: купцы Коробов, Бакинин, Лешаков, помянутый Кольчугин и, особенно, принявший должность городского головы купец Находкин уверяли потом, будто объявили, что не намерены делать ничего противного вере и государю, на что французский губернатор Лессепс будто поспешил ответить, что „ссора между императором Наполеоном и императором Александром до них не касается и что единственною их обязанностью будет смотреть за благосостоянием города“.
Согласно этому последнему заявлению, обязанности муниципалитета были разделены на такие рубрики: „Спокойствие и тишина“, „Мостовые“, „Квартирмейстерская часть“, „Закупки“, „Правосудие“, „Надзор за богослужением“, „Попечение и надзор за бедными“, „Комиссары и помощники“ (пристава).
Московский купец Осипов поднес Наполеону хлеб-соль на серебряном блюде, за что дом его не велели трогать и ему был дан подряд по продовольствию. Однако, когда, для исполнения этого поручения, он потребовал необходимое число подвод, Наполеон велел ему сказать, что повесит его, коли тот станет рассуждать.
Городской голова Находкин был награжден за свои услуги 100 000 рублей фальшивыми бумажками, не принесшими ему пользы.
По уходе неприятеля все эти господа, с их шелковыми перевязями, по приказанию Ростопчина, сгребали под караулом снег на московских улицах».
То, что услуги городского головы были оплачены фальшивыми банкнотами, не должно удивлять. Помимо проекта об освобождении крестьян, Наполеон замыслил также аферу с введением в обиход в России поддельных денег. Он полагал, что тем самым в кратчайший срок добьется дестабилизации страны и поставит ее на колени. Неоправданная уверенность Наполеона в том, что этот не слишком-то благородный замысел, мало подобающий ему как императору, увенчается успехом, заставляла недоумевать его ближайшее окружение.
Василий Верещагин пишет:
«Нельзя думать, чтобы Наполеон сам вполне доверял своему оптимизму; главным двигателем его поступков, очевидно, была нерешительность. Все окружающие удивлялись полному отсутствию в нем прежней живой, быстрой, сообразной требованию решимости; видели, что гений его разучился прилаживаться к обстоятельствам, как это бывало при его возвышении: тут он упирался, спорил, не желая мириться с крушением своих планов. Не только военные замыслы, но и все другие затеи, при успехе называемые гениальными, а при неудаче позорными и бесчестными, – не удавались ему, разлетались как дым. К числу таких неудачных затей, кроме помянутых попыток возмутить крестьян и татар, надобно отнести и горький промах с поддельными бумажками, которых было сфабриковано на 100 000 000 рублей. Сомневаться в существовании этих 100-рублевых ассигнаций парижского происхождения нельзя. В одном из писем Бертье есть жалоба на потерю последней коляски, в которой были „самые тайные бумаги“, – в этой коляске найдена была улика мошенничества: доска для делания сторублевых русских ассигнаций.
Всевозможные предосторожности были приняты перед войной, чтобы парижские художники, которым поручено было гравирование досок, не догадались, для какого позорного дела они работают. Подделка производилась медленно, что сердило Наполеона, не раз подтверждавшего об ускорении дела. Кампания уже началась, когда привезли 28 ящиков с фальшивыми бумажками, и если он не успел пустить их в оборот, то только потому, что путь был безлюден, некому было платить, некого награждать.
Еще весною 1812 года герцог Бассано передал варшавскому банкиру Френкелю на 20 000 000 фальшивых денег с поручением пускать их в русские пределы, по мере вступления французов, и в помощь операции был распущен слух, будто при занятии французами Вильны было захвачено на многие миллионы ассигнаций, – но слух этот не помог делу. Исправлявший должность московского городского головы купец Находкин, получивший за свою податливость 100 000 рублей, Поздняков и Кольчугин и др., награжденные из того же источника, не решились распространять эти деньги, а почтенный директор воспитательного дома Тутолмин прямо отказался принять такую помощь: „Их была одна зловредность, – писал он в донесении императрице, – чтобы ссужать меня своими фальшивыми ассигнациями, коих привезли с собою весьма большое число и ими даже, по повелению Наполеона, выдавали своим войскам жалованье“. Гвардия неохотно принимала эти бумажки, хотя они были хорошо подделаны и по ошибке были даже принимаемы после русскими банками.
Столь же малоуспешной, как и печатание фальшивых банкнот, оказалась стратегия, направленная на вербовку оставшихся в Москве русских граждан с целью использования их в качестве шпионов. Хоть некоторые, как вы уже видели выше, подчас шли сами на сотрудничество, но в целом ставка Наполеона на то, что ему без особых забот удастся заручиться и воспользоваться услугами перебежчиков и изменников, не подтвердилась».
Вместе с тем не следует забывать о том, что у Наполеона в России, естественно, существовали свои шпионы-профессионалы. Более того, специфика организации той же российской почтовой службы словно предрасполагала к утечке сведений особо важного характера, которые легко могли быть использованы во вред отечеству.
У Е. В. Тарле об этом сказано так:
«Россия полна была наполеоновскими шпионами обоего пола и всех мастей, и эти шпионы преспокойно сидели в Петербурге, в Москве, в Одессе, в Риге, в Кронштадте вплоть до нашествия, а многие остались и после нашествия и служили верой и правдой Наполеону, когда он был в Москве. Никого из них все эти русские полицейские следопыты не уследили, а между тем сколько было возни с организацией этой слежки! И в какой хаос пришло это дело при военной грозе 1812 г.»!