Наполеон
Шрифт:
Когда с высот Монте-Земоло он показывает им внизу, в блеске утра и весны, необозримо цветущие равнины Ломбардии, обетованную землю, — все они кричат, бьют в ладоши от радости: «Италия! Италия!» Точно вся армия летит вместе с вождем: «Мир подо мной убегал, как будто я летел по воздуху!»
Месяц цветов, апрель-Флореаль, — во всем; все утренне-молодо, весенне-весело. «Ничто не может сравниться с их храбростью, кроме веселости», — доносит Бонапарт Директории. [611] «Только беззаветная храбрость и веселость армии равнялась бедности ее, — вспоминает Стендаль, участник похода. — Люди смеялись и пели весь день». [612] Может быть, завтра умрут, а сегодня поют и смеются, как некогда, под тем же небом Италии, темно-синим небом Умбрии, смеялся и пел святой «санклют», Франциск Ассизский.
611
S'egur P. P. Histoire et m'emoires. T. 1. P. 232.
612
Stendhal. Vie de Napol'eon. P. 127.
Вся
Кубок пьянейшего вина — свободы. «Народы Италии! Французская армия идет разбить ваши цепи; французский народ — друг всех народов. Выходите же к нему навстречу… Верьте, мы желаем зла только вашим тиранам». [613] — «Мы ваши друзья, потомки Брутов, Сципионов и всех великих мужей древности. Восстановить Капитолий, снова воздвигнуть на нем изваяния героев… пробудить римский народ, усыпленный веками рабства, — таков будет плод наших побед». [614]
613
Lacroix D. Histoire de Napol'eon. P. 170.
614
Lacour-Gayet G. Napol'eon. P. 40.
Первое возрождение классической древности произошло здесь же, в Италии, — в созерцании, в образах искусств, а это второе — происходит в живых людях, в действии. Все эти молодые герои — Ланны, Мьюроны, Дезэ, и сколько еще других, неведомых, — чистые, твердые, ясные, прямые, как шпаги, — точно древние герои, снова пришедшие в мир. И среди них Бонапарт доблестнее всех. «В наши дни никто ни о чем великом не думает; я покажу пример». [615] — «Я тогда презирал все, что не слава». [616] Но кажется иногда, что он презирает и славу; едва наклоняется, чтобы пожинать лавры ее, едва снисходит к ней с высоты большей, чем слава, — с какой, этого он, может быть, и сам еще не знает.
615
Ibid. P. 33.
616
Antommarchi F. Les derniers moments de Napol'eon. T. 1. P. 38.
Великодушно защищает побежденного врага, семидесятилетнего доблестного австрийского фельдмаршала Вурмсера. Пишет эрц-герцогу Карлу, предлагая мир: «Не довольно ли мы перебили людей и причинили им зла? Что до меня, жизнь одного человека мне дороже всех побед». [617] «Такой человек, как я, плюет на жизнь миллиона людей», — скажет впоследствии. [618] «Лицедей, commediante», — заклеймит его папа. Но люди вообще не дураки: только «лицедейством» их не обманешь, — на войне особенно, где человеческие души обнажаются, как шпаги, и где нужна храбрость, а «храбрости, — по чудному слову Бонапарта, — не подделаешь: эта добродетель избегает лицемерия». [619]
617
Lacour-Gayet G. Napol'eon. P. 40.
618
Metternich. M'emoires, documents et 'ecrits divers. T. 1. P. 147; Taine H. A. Les origines de la France contemporaine. T. 9. P. 141.
619
Bertaut J. Napol'eon Bonaparte. P. 181.
Нет, стоит только вглядеться в лицо его, чтобы понять, что есть у него какая-то правда. Почему такая грусть, почти неземная, в этом лице? Или пророчески прав генерал Тьебо: «Некогда, в аллее Фейанов, я увидел его как жертву». И в первых лучах славы — восходящего солнца он уже знает — помнит звездную ночь — «Св. Елену, маленький остров»?
Все описания сражений даже у самого Наполеона для невоенных людей скучны. Сражение — молния: как изобразить, остановить молнию? Можно только отметить геометрические точки ее полета, чтобы дать понять силу грозы.
Монтенотте — 12 апреля, Миллезимо — 14-го, Дего — 15-го, Мондови — 22-го, Кераско — 25-го, Лоди — 10 мая: победа за победой — молния за молнией. В две недели взят Пьемонт, взломаны врата Италии. И дальше почти с той же быстротой молнийной: Лоди, Лонато, Кастильоне, Ровередо, Бассано, Арколь, Риволи, Фаворита, Тальяменто. В девятнадцать месяцев завоевана Италия с Тиролем, и Бонапарт у ворот Вены.
В этом венце побед — три алмаза: Лоди, Арколь, Риволи.
Детскою игрою кажется Лоди, как будто Бонапарт угадал, что солдатам хочется играть, а может быть, и самому захотелось испытать судьбу — «поставить на карту все за все». [620] Всякая игра бесполезна, но ведь и слава, и красота — все игры богов бесполезны и, чем бесполезнее, тем божественнее.
620
Las Cases E. Le memorial… T. 1. P. 120.
Бонапарт шел на Милан. Чтобы попасть туда, незачем было переходить через Адду, по Лодийскому мосту, и, уж во всяком случае, этого, казалось, нельзя было сделать играючи: мост охраняли десять тысяч австрийских штыков с тридцатью пушками. Но Бонапарт знал, чт делает. Он построил своих гренадеров в две колонны: спрятал одну в засаду, а другую пустил на мост. Добежав до середины его, под страшным картечным огнем, голова ее остановилась, хотела было повернуть назад. Остановилось и сердце Бонапарта, замерло, как у игрока, который поставил на карту слишком много. Но это был только миг между двумя биениями сердца: снова забилось оно, уже от радости. Голова колонны страшно поредела, но не вернулась назад. Люди сползли по мостовым быкам в реку, нащупали брод, вышли на берег и рассеялись по полю цепью застрельщиков, делая вид, что обходят австрийскую линию в тыл, и отвлекая на себя огонь батареи. В ту же минуту вторая колонна, выпущенная из засады на мост, побежала стремительно, и не успели австрийцы опомниться, как французы ударили в штыки, захватили и батарею, и мост был перейден.
Так просто все, что ребенок поймет; и люди поняли. Множество лубочных картинок «Переход Лодийского моста» появилось не только во Франции, но и в Германии, в Англии. Имя Бонапарта еще не умели произнести как следует, а слава уже подхватила его, и понесла, и протрубила в тысячи труб. Лег спать французским героем, а встал европейским. «Ни Вандемьер, ни даже Монтенотте, — говаривал впоследствии, — не внушили мне мысли, что я человек высшего порядка; только после Лоди пришла мне эта мысль; тогда зажглась во мне первая искра честолюбья высокого». [621]
621
Ibid.
Подвиг прост, но только Бонапарт был способен к такой простоте. Чтобы Лоди удалось, ему нужно было знать, что сделает на мосту голова первой колонны, с такою же точностью, с какою человек знает, что сделает сам; нужно было вождю чувствовать душу и тело всей армии, как свое собственное тело и душу. Этого никто не умел, от Александра и Цезаря до Бонапарта.
«Маленьким Капралом» назвали его солдаты после Лоди и влюбились в него окончательно: поняли, что он простым людям «свой брат» — «Человек», «l'Homme».
Лучше всех военных реляций объясняет Лоди литография тогдашнего художника Раффэ. Бонапарт греется у бивуачного огня, повернувшись к нему спиною, немного расставив ноги и заложив руки за спину, так же точно, как будет греться у каминов Тюльерийского дворца императором. Гренадеры окружают его: одни стоят на часах; другие тут же, у ног его, спят вповалку или курят трубки, пьют водку с революционным равенством; но все, кроме спящих, смотрят, точно молятся, на своего Человека-бога.
Арколь уже не игра. Тут Бонапарт, со всею армией, на волосок от гибели. Чтобы спастись, он решается на отчаянный план: по Адиджским болотам, почти непроходимым, зайти в тыл австрийскому фельдмаршалу Альвинци. Для этого нужно взять Аркольский мост, защищенный двумя орудиями так, что под картечным огнем, почти в упор, не только человеку, — мыши нельзя пробежать. После нескольких тщетных атак, заваливших мост трупами, люди отказываются идти на верную смерть. Тогда Бонапарт хватает знамя и кидается вперед, сначала один, а потом все — за ним. Генерал Ланн, дважды накануне раненный, защищает его телом своим от огня и от третьей раны падает к ногам его без чувств; защищает полковник Мьюрон, и убит на его груди, так что кровь брызнула ему в лицо. Еще минута, и Бонапарт был бы тоже убит, но падает с моста в болото, откуда только чудом спасают его гренадеры.