Наполеон
Шрифт:
Но император, на дне оврага, тоже видит: корпус Блюхера! Прозевал-таки Груши, не поспел, не спас. Та же рука, что возносила Наполеона только что над бездною, теперь толкает в нее. Но лицо его так же спокойно, как под Арколем и Маренго: стоит людям взглянуть на него, чтобы увидеть победу.
Он рассылает адъютантов по всей боевой линии с радостною вестью: «Груши подошел, поспел — спас!» [1005] И люди, видя правду, верят лжи. «Виват император!» — кричат так неистово, что заглушают грохот пальбы. Раненые, умирающие, приподнимаясь, тоже кричат. Старый солдат Маренго, сидя на откосе дороги с раздробленными ядром ногами, говорил идущим в бой твердым и громким голосом:
1005
Kennedy J. S. Notes of the battle Waterloo. L, 1865. P. 127–130.
— Ничего, братцы, вперед, и виват император! [1006]
Между Гугумоном и Гэ-Сэнтом, в пекле адовом, пять батальонов, одни против всей английской армии, идут нога в ногу, штык со штыком, спокойные, величавые, как на Тюльерийских парадах. Все генералы, с Неем и Фрианом впереди, — под огонь первые. Ней падает с пятой убитой под ним лошади; встает, идет пеший, со шпагой наголо.
Английские батареи бьют на расстоянии трехсот шагов, двойным картечным огнем, фронтовым и фланговым. Каждый залп делает брешь в батальонах. Люди только смыкают ряды, суживают каре и продолжают идти, крича: «Виват император!» Англичане крепко стоят, исполняя приказ Веллингтона: «Стоять до конца!» [1007]
1006
Houssaye H. 1815. T. 1. P. 403.
1007
Ibid. P. 409.
— Чья дольше бьет, та и возьмет! — говорит старый английский солдат, кусая патрон.
Два французских батальона уже взошли на взлобье Мон-Сэн-Жана, не встречая противника. Вдруг, шагах в двадцати, встает перед ними темно-красная стена — английская гвардия. Люди полегли в высоких колосьях пшеницы и по команде: «Гвардия, бей! Up, guard, and at them!» вскочили, как на пружинах; целят — бьют. Первый залп косит триста человек — почти половину двух батальонов, уже поредевших давеча под картечным огнем. Остановились, смешались из-за убитых и раненых. Вместо того, чтобы скомандовать «в штыки», офицеры перестраивают ряды и минут десять люди стоят под двойным ружейным и картечным огнем; наконец отступают.
Веллингтон, видя, что Гвардия дрогнула, командует общую атаку. Англичане бегут, опустив головы, уставив штыки, на эту горсть французов, опрокидывают ее и скатываются с ней в рукопашной на дно оврага. «Люди так сплелись, что нельзя было по ним стрелять», — вспоминает очевидец. [1008]
«Отступает Гвардия!» — звучит по всей французской линии, как похоронный колокол Великой Армии.
В ту же минуту корпус Блюхера выходит с Охайнской дороги и начинает громить французов. «Измена! Спасайся кто может!» — кричат они и бегут. Как же не измена? Только что сам император сказал: «Груши», и вот Блюхер.
1008
Ibid. P. 410.
Веллингтон хочет добить эту раненную насмерть армию; выезжает верхом на фронт, к самому краю горы, снимает шляпу и машет ею по воздуху. Войска поняли знак. Сразу батальоны, батареи, эскадроны всех дивизий кидаются вперед, топчут раненых и убитых копытами коней, колесами пушек. С правого фланга до левого англичане, ганноверцы, бельгийцы, брауншвейгцы, голландцы, пруссаки, под звуки барабанов, горнов и труб, в густеющих сумерках, низвергаются потоками в овраг.
Французы бегут на Бэль-Альянс. Английские гусары и драгуны гонят их и рубят саблями. «Не жалей! не жалей! no quarter! no quarter!» — кричат как исступленные.
Император видит все — как будто не видит. Сонно лицо его, неподвижно, как в летаргическом сне: спал, проснулся и опять заснул; был мертв, ожил и умер опять.
Спит душа, а тело бодрствует, движется. Строит три последних батальона в три каре на дне оврага, шагах в двухстах под Гэ-Сэнтом: правое на Брюссельской дороге, чтобы, под защитой этой плотины, армия могла собраться и отступить в порядке. Сам сидит на лошади посередине каре. В мертвой душе одна только мысль жива: «Умереть, умереть сейчас здесь, на поле сражения!» [1009] Рядом с ним, впереди, позади, — всюду падают люди, а он цел. Кто-то хранит его. Зачем?
1009
O'M'eara B. E. Napol'eon en exil. T. 2. P. 242.
Тут же, недалеко от дороги, Ней, пеший, без шляпы, неузнаваемый, с лицом, почерневшим от пороха, в мундире, разодранном в клочья, с одной эполетой, разрубленной ударом сабли, с обломком шпаги в руке, кричит в бешенстве графу д'Эрлону, увлекаемому в омут бегства:
— Если мы останемся живы, д'Эрлон, нас обоих повесят!
И останавливая бегущих, снова кидает их в бой.
— Люди, ступайте сюда, глядите, как умирает маршал Франции!
Все вокруг него перебиты, а он все еще цепляется за поле сражения, где хочет найти смерть. [1010]
1010
Houssaye H. 1815. T. 1. P. 416.
Три батальона Гвардии продолжают стоять в каре, осыпаемые градом картечи спереди, сзади, с обеих сторон. Наконец, император отдает приказ отступать. Отступают медленно, шаг за шагом, уже не в каре — их слишком мало — а в треугольниках, скрестив штыки и пробиваясь сквозь стену врагов, отовсюду ими окруженные, как затравленный кабан — сворою гончих.
Соприкосновение с неприятелем так тесно, что, несмотря на грохот пальбы, слышны голоса с фронта на фронт.
— Сдавайся! Сдавайся! — кричат англичане.
Генерал Кабронн, взбешенный этими криками, отвечает непристойным ругательством:
— М…..!
И, раненный пулей в лоб, падает навзничь. [1011]
Слово Кабронна выражает смысл Ватерлоо. Наполеона победили Веллингтон и Блюхер. Что это значит?
«Кроме войны, у Веллингтона нет двух мыслей в голове». [1012] У Блюхера немногим больше. Веллингтон знает, что нужно «стоять», а за что стоять — за Англию или английскую плутократию, — не знает. Блюхер знает, что надо идти «вперед», а куда идти и за что, — за Пруссию или прусские шпицрутены, — тоже не знает.
1011
Ibid. P. 418.
1012
Sta"el-Holstein A.-L G. de. M'emoires. P., 1882. P. 226.
У Наполеона-Человека — величайшая мысль человечества — мир всего мира, братский союз народов, царство Божье; пусть он не знает, как исполнить эту мысль; пусть к раю идет сквозь ад и не выйдет из ада; все-таки мысль — величайшая, и победа над ним Веллингтона и Блюхера есть поражение человеческого смысла бессмыслицей. Ватерлоо решило судьбы мира, и если это решение окончательно, — значит, мир достоин не Наполеона-Человека, а человеческого навоза — «m……»
Ночью император ждал отступающих войск близ Катр-Бра, на лесной прогалине, у бивуачного огня, разведенного несколькими гренадерами Старой Гвардии. Он стоял, скрестив руки на груди, неподвижный, как изваяние, с глазами, устремленными на Ватерлоо. Кто-то из бежавших офицеров подошел к нему и сказал: