Нарушитель спокойствия
Шрифт:
– Да-да, хорошо, – сказал Спивак. – Я задействую все свое обаяние. Кстати, я забыл вернуть ручку.
Он открепил зажим ручки от своего нагрудного кармана и подвинул ее через стол.
– У тебя здесь не найдется конверта, Чарли?
– Конверта? Нет.
– Хотя это и не важно. Даже найди я конверт, все равно мне еще понадобится почтовая марка. Дело в том, что я написал письмо сестре. Хочешь его прочесть?
– Пожалуй, не стоит, Доктор. Я не любитель читать чужие письма.
В дверь замолотили кулаком, и послышался крик:
– Чарли, тут валяется говно! Какой-то поганец обделался прямо в коридоре!
– Прошу меня извинить, джентльмены, –
Стоило ли опасаться возобновления конфликта между ними? Судя по всему, нет. Шагавший рядом Спивак был мрачен, но не агрессивен, а чуть погодя попытался завязать разговор на нейтральную тему.
– Вон того типа скоро спровадят в Уингдейл, – сообщил он, указав на мускулистого мутноглазого пуэрториканца в рабочей одежде: тяжелых ботинках, джинсовой рубашке и зеленых саржевых штанах на старомодных помочах. – Когда их вот так наряжают, за этим всегда следует отправка в Уингдейл. О боже, взгляни на это!
Глубокий старик стоял и плакал, как младенец – «Уа-уа-уа!» – когда санитар облачал его в смирительную рубашку. Он предпринял слабую попытку вырваться, при этом пижамные штаны соскользнули с его бедер, обнажив гениталии столь маленькие и сморщенные, что они вполне могли бы принадлежать младенцу, и старик поспешно закрыл их ладонью – то ли от стыда, то ли из предосторожности.
– Привет, секси-бой, – сказал ему Спивак, проходя мимо.
– Спаси меня, друг, – говорили пациенты, выклянчивая у них сигареты. – Спаси меня…
– Да-да, мы вас спасем… Смотри-ка, Уайлдер, в логове онанистов сейчас ни души. Присядем? – Они опустились на запятнанные матрасы. – Может, прочтешь мое письмо? Я трудился над ним как проклятый, и сейчас мне очень важно, чтобы кто-нибудь оценил результат.
– Ладно, давай.
Уайлдер взял замусоленный, многократно сложенный листок, развернул его и приступил к чтению.
Дорогая Сис, дорогая мисс Присс,
если в момент получения этого письма ты будешь небрежно просматривать «Нью-йоркер» за очередным бокалом сухого мартини, или менять ужасно элегантное коктейльное платье на что-то более вечерне-облегающее, или обрызгивать шею изысканными парижскими духами в предвкушении долгих и многообразных развлечений со своим мужем, то не отвлекайся и не трать время на дальнейшее чтение. Переправь его в корзину вслед за сломанными гардениями, бутылками из-под «Либфраумильх» и пригласительными на те рауты, которые ты предпочла пропустить.
Но если это письмо застанет тебя на коленях в рабочем комбинезоне скребущей кухонный пол, или натирающей волдыри на пальцах при чистке кастрюли после субботнего мяса по-бургундски, или, в лучшем случае, тужащейся и испускающей газы в месте, которое твой супруг именует отхожим, тогда не поленись прочесть это, малышка. Это важно. Это реальность.
1. Позвони папе.
2. Позвони Эрику и Марку.
3. Скажи своему мужу, что он самодовольный и претенциозный недоумок.
4. ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.
– И что ты об этом думаешь? – спросил Спивак.
– В целом написано весьма смачно, хотя общий тон кажется мне несколько…
– «Вызывающим», да? Это одно из любимых словечек психиатров.
– Я хотел выразиться иначе. Мне кажется, ты этим вредишь самому себе. Вряд ли попытка ее уязвить поспособствует достижению твоей цели.
Спивак вздохнул и спрятал письмо в карман пижамы:
– Думаю, ты прав. Впрочем, это чисто теоретический вопрос. У меня все равно нет конверта и нет марки.
Уайлдера вызвали на прием утром в четверг. Он стоял перед входной дверью, охраняемой копом, и в который уже раз поправлял свою прическу, а Спивак меж тем давал ему последние наставления:
– Это сродни судилищу инквизиции. Они задают вопросы – причем провокационные вопросы, которые считались бы недопустимыми в суде, – а когда ты отвечаешь, они даже не слушают, что ты говоришь. Они слушают, как ты это говоришь. Потому что их интересует не содержание, а манера твоей речи. Можно представить себе, как они думают: «Мм, интересно. Почему он запнулся в этом слове? Почему использовал именно этот оборот?» И они будут следить за тобой, как ястребы за добычей. Не только за твоим лицом – тут очень важно сохранять невозмутимый вид и смотреть им прямо в глаза, – но и за всем остальным. Начнешь ерзать на стуле, скрестишь ноги, поднесешь руку к лицу или что-нибудь типа того – и тебе крышка.
– О’кей, Уайлдер, – сказал санитар. – Идем.
В просторном кабинете было около дюжины людей в белом, но казалось, что их вдвое больше. Они занимали два ряда кресел с подставками для письма, как у студентов на семинарах, а Уайлдер – с потными руками и ляжками – в одиночку сидел напротив них на простом стуле, подобно преподавателю. Никто не улыбался. Крупный лысый мужчина в первом ряду прочистил горло и сказал:
– Итак, в чем тут у нас проблема?
Это продолжалось четверть часа. Сначала он постарался как можно более связно рассказать о своей командировке в Чикаго, о недельной бессоннице и запое, о Поле Борге, больнице Святого Винсента и последующих событиях, приведших его сюда, хотя эти события он помнил очень смутно.
Потом пошли вопросы. Бывал ли Уайлдер прежде в психиатрической клинике? Оказывали ли ему когда-либо психиатрическую помощь? Пытался ли он лечиться от алкоголизма? Случались ли у него проблемы, связанные с пьянством? На работе? В семье? С полицией?
– Нет, – отвечал он на все вопросы. – Нет. Нет. Нет…
При этом он сидел смирно, с каменным лицом, и не жестикулировал. Но после вопросов они все уставились на него в молчании, видимо ожидая, что он произнесет какие-то заключительные слова в свою защиту, – и вот тут все покатилось к чертям. Одна его рука взметнулась к потному лбу и осталась там, как будто прилипнув.
– Послушайте, – сказал он, – я понимаю, что если сейчас скажу: «Я не сумасшедший», это скорее убедит вас в обратном. И все же… такова моя позиция.
Его рука снова упала на бедро, но по скрипу стула он понял, что предательски ерзает.
– Я не считаю себя безумным, или душевнобольным, или психически неуравновешенным, или как еще это у вас называется.
Во рту у него было так сухо, что он явственно ощущал каждое движение своего языка, зубов и губ в мучительном процессе артикуляции.
– Конечно, в прошлую пятницу я вел себя неадекватно – или правильнее сказать: иррационально? – но это было в прошлую пятницу. А после двух ночей полноценного сна и нескольких доз формальдегида – то есть паральдегида, вы меня понимаете, – я ощущаю себя в полном порядке и поэтому… Господи, кто-нибудь меня слушает?
Его рука снова судорожно метнулась к голове и растрепала прическу, а глаза закрылись, не в силах больше видеть эти лица напротив.
– Почему вы думаете, что вас никто не слушает?