Наружка

Иванов Николай Федорович

Майор терпеливо ждал решения. Хотя Соломатин и хорохорился, будто шла обычная для налоговой полиции проверка, особенности имелись. Сегодня не просто брали фирму — наступали на мозоль.

— Денег там нет, оборот всего тридцать миллионов, — подчеркнул при постановке задачи Моржаретов. — Но суть не в этом. Весь район знает, — он оглянулся на полицейского, приехавшего из Подмосковья за помощью, и тот утвердительно кивнул, — весь район знает, что фирма криминальна. И опять же весь район видит, что ни милиция, ни прокуратура тронуть ее не смеют. Давайте покажем, что хоть кто-то в нашей стране способен еще становиться на пути бандитов.

Это словечко перекочевало в налоговую

полицию от милиционеров, помимо убийц и насильников, вобрав в себя хулиганье, ворье и всю остальную шушеру. Словом, все, кто против общества и страны, — бандиты. И нечего подбирать более гуманные эпитеты. Несмотря на повальные оправдательные приговоры судов. Там тоже люди сидят и без охраны. Как в одиночном окопе с пистолетом против танка.

Приехавший в Департамент полицейский был настроен решительно — давайте возьмем. Отчаянный парень.

Моржаретов поставил, видимо, первый диагноз, потому что вызванному Соломатину приказал:

— Прикрываем.

«Прикрытие» по-моржаретовски считалось пока самым надежным и, пожалуй, единственным способом, который позволял «отмазать» местного полицейского, после проверки остающегося один на один с мафией. Так создается цепочка оперативников: один из района, второй — из области, третий — из Москвы, четвертый — из центрального аппарата. В этом случае даже если у бандитов появится желание поговорить с полицейским, «нижнему» оперу можно было кивать на верхнее звено: ничего не знаю, прислала область, а тех — Москва. И даже Моржаретову разрешалось, если у потревоженных имелись выходы на большие власти, в случае уж очень настойчивых и «высоких» звонков закатить глаза кверху: надо мной еще есть Директор, коллегия, они и решают, кого проверять. Так что поди угадай в этом случае, когда действительно сама Москва решила проверить фирму, а когда идет «прикрытие».

Вроде нет особого достоинства в этих экивоках, но пока только так можно было обезопасить ребят, остающихся на месте со своими семьями после проведения операций.

Про подкрепление, да еще с оружием, можно было, впрочем, догадаться и самому. Сейчас какого коммерсанта ни ковырни — если не ракетную установку, то пару-тройку гранат под подушкой найдешь. Переход к капитализму есть всеобщий бардак плюс вооружение всей страны. Не замечают этого только те, кто не желает замечать. Сегодня население делится на четыре части: одна не может уклониться от охраны, вторая охраняет первую, третья ловит тех и других, а четвертой уже на все наплевать, потому как она никуда не успела или в силу возраста уже ничего не может.

— Предложения? — решил выслушать майора Соломатин: тот наверняка успел попереставлять горшки по полочкам.

— Перенести мероприятие на сутки. Вызвать «наружку» и через нее попробовать прояснить ситуацию.

Соломатин, подумав, согласился. Запрятав машины в военкоматовский гараж, вышел на связь с Департаментом: требуется «НН» — «Николай Николаевич», «наружка», негласное наружное наблюдение.

4.

— Матом ругаться умеете?

— Если Родина прикажет, слова учить не придется.

Майор, старший наряда, обернулся к пареньку, дерзнувшему так ответить. Щупленький, вихрастый, одетый в джин-совку, — раньше такие молчали, заглядывая в рот старшим.

«Тебе еще по дискотекам бегать, а не за объектом», — подумал майор и назидательно произнес, обращаясь ко всем:

— А вот это как раз забыть. Я понимаю, что это может быть и трудно, — он опять посмотрел на говорливого подчиненного, — но… на сегодняшнее мероприятие манеры и прононс — французские, одежда — от Кардена, за лук, чеснок и селедку не браться…

—

Опять в ресторан, что ли? Обрыдло, — подал голос еще один, перебиравший в шкафу радиостанции.

По крайней мере стало ясно, что здесь никому палец в рот не клади. Что ж, тот, кто пробует нестандартно знакомиться с подчиненными, должен быть готовым к такому обороту.

— Да в ресторан-то ладно, после перестройки не очень мы туда захаживаем, можно вспомнить молодость, — не дав ответить начальнику, внесла свою лепту в разговор сидевшая за компьютером девушка. — Как бы не пришлось вместо этого на угол и под дождь.

Старший еще раз оглядел своих новых подчиненных: компашка, однако. А ведь с ней теперь и предстояло ему, майору Михаилу Лагуте, начинать службу. И не где-нибудь на задворках налоговой империи, а в самом засекреченном ее отряде — наружном наблюдении.

Создавая налоговую полицию, руководство, конечно же, не могло не положить глаз на бывших сотрудников Седьмого управления КГБ — старой доброй «наружки», как в обиходе величали работников негласного наружного наблюдения. И когда еще советские диссиденты язвили по поводу того, что, мол, СССР был впереди планеты всей лишь в области балета и космоса, они допускали промашку: наша «наружка» среди подобных структур считалась одной из лучших в мире. Если не самой лучшей. А коли в этом утверждении и была натяжка, то относили ее к милицейским «негласникам», которые работали с уголовниками и не особо церемонились со своими клиентами. Впрочем, как и те с ними.

А вот «семерочники», «наружка» из КГБ… Это балет! Эти порхали в пуантах под классическую музыку: их клиентура сплошь состояла из дипломатов и прочей подобной публики, требовавшей максимум интеллигентности.

Неделями, месяцами, а порой и годами Седьмое управление «водило» своих подопечных, выявляя их связи и адреса, перехватывая послания и телефонные переговоры. «Наружка» в один и тот же вечер могла танцевать на балу, а потом лежать на помойке. Она бродила по музеям, а затем ползала в канавах. Утром загорала на лазурных берегах одних стран, а вечером купалась в ледяных прорубях других, не менее экзотических. Часами сиживала за одной бутылкой пива в обрыганной забегаловке и не менее артистично растягивала в престижнейшем ресторане предусмотренную на кутеж сумму — аж восемь доперестроечных рублей. Негласник на транспорте — пассажир, в ресторане — посетитель, на улице — пешеход, в магазине — покупатель. И несчастен тот объект, который попробует обнаружить слежку. Хорошего «наружника» отыскать практически невозможно, и тогда станет мерещиться наблюдение отовсюду. Такой шарахающийся объект совершенно не страшен, единственно, придется в несколько раз больше побегать. Но ведь чего не сделаешь ради связей и адресов, которые необходимо отследить у объекта. Нам хлеба не надо — работу давай…

А сам объект становился ближе родственника, его повадки и пристрастия со временем бывали не то что прекрасно изученными, но порой перенимались и самими «семерочниками», действия прогнозировались на много ходов вперед. А уж высшим шиком считалось толкнуть его где-нибудь в толпе в спину: это тебе за помойки, а еще раз, уже растворяясь среди пешеходов, — за все будущее.

Единственное профессиональное табу — не смотреть в глаза объекту. Вроде бы сентиментальность, но на ней сгорали почему-то чаще всего. В особенности когда объект выходил за грань риска. Такой слежку за собой чувствует кожей и ловит именно взгляды. Поймал — все, однозначная расшифровка. Пойманный взгляд — это паспорт негласника. Отчего так, особо не копались. Может, и в самом деле душа человека — в его глазах, взгляде…