Наш добрый друг
Шрифт:
7.
Подул прохладный ветерок, и легче стало дышать в этом страшном мире, отравленном пороховым дымом, смрадом, едким запахом пожарищ.
Пришла долгожданная пора короткого затишья, и к нам прорвалось несколько человек, которые должны были пополнить наш сильно поредевший взвод. Притащили ящики с гранатами, патронами, воду и кое-какую еду. Приполз фельдшер с сумкой, набитой марлей, ватой, и наспех стал нас перебинтовывать.
Мы на ходу подкрепились, вдоволь напились прохладной воды и почувствовали себя немного лучше.
Шика Маргулис и Васо Доладзе, как им ни трудно было, все же пытались шутить, но люди до того измучились,
Чувствовалось, что он испытывает ужасную боль. Но на предложение фельдшера и комвзвода отправиться в тыл, решительно отказался, сказав, что, если после каждой «царапины» ребята побегут в тыл лечиться, некому будет немца сдержать…
Мы донимали, он отказался уйти из-за того, что среди нас уже не оставалось почти ни одного не задетого пулей, осколком солдата, пусть, мол, видят, как старые солдаты держатся до последнего, тогда и остальные будут брать с них пример.
Звездная ночь плыла над головой. Враг как будто несколько приутих, поняв, что люди здесь стоят насмерть. Он уже больше не пытался атаковать. Мы, однако, отчетливо слышали и понимали, что враг еще не выдохся. По тому, как глухо ревели за лесом моторы, как скрежетала броня, понятно было: немцы снова подтягивают новые силы и готовятся с наступлением рассвета обрушиться на нас.
Небо было неспокойным. Высоко над нами шли наши тяжело груженные бомбардировщики: их путь лежал к железнодорожным узлам. Это нас радовало. То были наши родные краснокрылые бомбардировщики и штурмовики. Они неустанно громили вражеские тылы, скопления танков, эшелонов с горючим, боеприпасами. Жестоко обрушивались на вражеские аэродромы, на эшелоны, на колонны немцев, спешившие наподмогу своим частям.
Этот непрестанный гул моторов стаи бомбардировщиков, пролетавших над головой, придавал нам свежие силы и бодрость.
Молча и тихо предали мы земле наших погибших друзей, которые мужественно сражались рядом с нами и достойны были, конечно, более торжественных похорон, но что поделаешь… Придет время – их похоронят со всеми почестями
на воинском кладбище, поставят достойные памятники, на которых напишут полностью их имена.
Мы безмолвно поклялись у свежей могилы сторицей отомстить врагу за наших боевых друзей.
Несмотря на то, что накануне с командного пункта передали, чтобы мы рассчитывали только на свои силы, нам все же подбросили небольшое подкрепление – несколько молодых, правда, необстрелянных новичков, только прибывших на фронт из запасного полка. Они смотрели на нас, бывалых солдат, запыленных, измазанных и перебинтованных, с некоторым изумлением. Они сбились в кучку в ожидании приказа командира взвода, но у него были теперь совсем другие заботы, он принимал и раздавал нам боеприпасы, то и дело посматривая в ту сторону, откуда вот-вот должна была грянуть новая атака.
Выбиваясь из последних сил, мы старались привести в надлежащий вид нашу небольшую крепость, разрушенную во многих местах бомбами и снарядами.
Так как немец, зарывшись в своих окопах, что-то выжидал, предоставив нам небольшую передышку, мы наскоро принялись расправляться с нашим неприкосновенным солдатским запасом. Съели консервы с сухим ржаным хлебом, запивая водой из баклажки.
Старшина глядел, как мы едим, уставшие и измученные, покачал головой и сказал:
– Видали, товарищ комвзвода, как наши орлы жуют? Нету Михася, и некому сварить и принести хлопцам жирных щей с мясом. А не помешало бы… Жаль, жаль! Ребятки заслужили не только щи за свою работу…
– Это, конечно, верно, мои дорогие, мои славные синьоры, – отозвался Профессор, который сидел на ящике из-под патронов, протирая краешком гимнастерки очки и усиленно моргая близорукими глазами, – мы остались без жирных щей, но зато угостили фрицев неплохой закуской.
– Старшина, а почему, собственно, ты торчишь здесь с нами, а не идешь занимать свой боевой пост? – дожевывая последний кусок, спросил Шика Маргулис.
– Ты что, циркач, в своем уме? – обиделся Михась. – Как же я вас в такую минуту могу оставить? Сам не видишь, сколько народу осталось во взводе? Кот наплакал. Я просил начальство разрешить мне остаться с вами до конца битвы. Сейчас не до щей. Если не выстоим, нам и щи уже не понадобятся. Держаться будем до конца. Ведь это я временно вызвался кормить вас, после гибели нашего повара Разыкина. А я ведь у вас строевой, и мое место здесь, с вами…
– Это мило с твоей стороны, Михась, – вмешался Васо Доладзе. – Тебе, батя, большое спасибо… Не по приказу остался, а по совести, как говорят, по велению благородного сердца. И открыл счет битым немецким танкам ты. Это понимать надо!
– Да, что правда, то правда, – вставил усач, затягиваясь толстой махорочной цигаркой.
А Васо, блеснув глазами, добавил:
– Знаешь, кацо, если б ты не остановил ту махину, ну, тот самый танк, нам бы теперь, наверняка не нужны были ни твои щи, ни сухари, ни даже харчо с шашлыком!
– Ничего, Васо, – устало улыбнулся старшина, вытирая рукой влажное лицо, – так долго продолжаться не будет. Бог даст, выдохнется фриц, прогоним проклятого гада, я тогда, клянусь, приготовлю настоящее харчо, как у тебя в Грузии готовят, и шашлычок с луком приготовлю – пальчики оближете.
– Вот за это большое тебе спасибо! И весь взвод скажет спасибо, – обрадовался Васо Доладзе, и его обросшее, сильно помятое лицо озарилось добродушной, усталой улыбкой.
Джулька тем временем сидела в центре нашего тесного круга, заглядывала каждому в глаза и прислушивалась к разговору, словно понимала, о чем мы теперь говорим. Но внимательнее всего, с какой-то непередаваемой жалостью она всматривалась в озабоченного старшину, который возился со своим ружьем. Она, пожалуй, больше, чем все мы, ощущала, что этот человек занят боевыми делами, а не одной кухней. В сторонке валялись в беспорядке остывший термос и кастрюли. Собаке, правда, как и всем нам, дали мясные консервы с хлебом, но она отвернулась от них. Ей они почему-то не понравились. Проглотила только кусок сахару, кем-то брошенный, и неохотно погрызла краюху хлеба.
Безусловно, Михась накормил бы ее вкуснее и сытнее, будь он при деле. Но ничего не попишешь – начались тяжелые бои. Не до термосов теперь, не до кухни…
Впереди траншеи, насколько хватал глаз, – широкое поле, изрытое снарядами и бомбами. Оно почернело от пыли и дыма. На каждом шагу торчали черные, закопченные неподвижные танки и бронетранспортеры. Некоторые из них еще пылали, низвергая огромные фонтаны копоти, искр. Все вокруг отравлено дымом, и трудно дышать.
Вокруг подбитых тлеющих машин – множество мертвых солдат в зеленых куртках, с непокрытыми головами и засученными рукавами – те самые автоматчики, которые еще недавно, бодро шагая в психическую атаку, дико орали, грозясь потопить нас в крови; они тогда навевали ужас, а нашли бесславную смерть, так и не дойдя до нашей траншеи. Вот они лежат в разных позах, и ветер шевелит их волосы. Они кажутся живыми, будто легли немного отдохнуть перед новым броском…