Наш советский новояз
Шрифт:
Пробить.
Выбить («Я выбил тебе путевку в Крым»).
Сюда же можно отнести и вошедшие в общенародный язык тюремные и лагерные словечки:
Зэк.
Вохра.
Вертухай.
К другой (второй) группе можно отнести слова «советского говорка», сознательно или бессознательно снижающие пафос и велеречивость официального новояза.
Официальный советский язык тяготел к «высокому штилю», к разного рода патетическим оборотам, к славянизмам, к напыщенным словесным формам.
Вот, например, такое слово — в повседневной речи давным-давно уже умершее, а в официальном языке — одно из самых употребительных: горнило.
Помню,
— Мы, поэты, пвошедшие говнило Великой Отечественной войны!..
И это, конечно, несколько снижало пафос его высказывания.
Велеречивость официального советского новояза особенно ярко проявлялась в множестве однотипных гиперболических эпитетов. Тут было что ни слово, то гипербола:
Небывалый.
Неслыханный.
Невиданный.
Недосягаемый.
Незыблемый.
Неисчерпаемый.
Необозримый.
Неодолимый.
Непоколебимый.
Несокрушимый.
Нерасторжимый.
Неуклонно.
Неустанно.
Самоотверженный.
Победоносный.
Всепобеждающий.
Беспримерный.
Беззаветный.
Могучий.
Животворный.
Бытовая же советская речь, напротив, изобиловала «обратными гиперболами» (литотами). Уменьшительный суффикс в нашем «советском говорке» был едва ли не самым распространенным. М. Розанова недаром так встала грудью за нашу советскую раскладушку. Заменив «раскладушку» на «раскладную кровать», пришлось бы вычеркнуть чуть ли не половину нашего словарного запаса. Вспоминаю лишь самые ходовые, повседневные слова:
Сберкнижка.
Платежка.
Оперативка.
Планерка.
Летучка.
Первичка (первичная партийная или комсомольская организация).
Текучка.
Кремлевка (Кремлевская больница).
Столовка.
Продленка.
Десятилетка.
Комиссионка.
Многотиражка.
Гражданка (гражданская жизнь, не военная: «Ушел на гражданку», «Отвык от гражданки»).
Шарашка.
Вертушка (телефон правительственной связи).
Времянка.
Объективка.
Бегунок.
Ленинка (Государственная библиотека имени В.И. Ленина).
Загранка (заграничная командировка).
Накачка (внушение, выговор).
Аморалка.
К третьей группе словарного запаса второго новояза я бы отнес наиболее выразительные словечки и словесные обороты, уже не подспудно, не «подсознательно», а вполне откровенно, осознанно противостоящие официальному новоязу. И даже не только новоязу, но и самим основам официальной советской жизни:
Принудиловка (обязательная явка на субботник или на демонстрацию).
Показуха.
Гертруда (о Героях Социалистического Труда).
Засрак (заслуженный работник культуры).
«За боевые услуги». (Так во время войны называли медаль «За боевые заслуги», которой часто награждали совсем не тех и не за то, кого и за что ею надо было бы награждать.)
Заграбительные отряды. (Так в годы военного коммунизма и позже, во время коллективизации, в народе звали «заградительные отряды», посылавшиеся в деревню для изъятия «хлебных излишков».)
Скоммуниздить (украсть).
Сюда же, вероятно, надо отнести такие прочно вошедшие в общенародный язык уничижительно-пренебрежительные словечки, как:
Мент.
Гэбэшник.
Стукач.
Топтун.
Ну
Особенно «повезло» в этом смысле главному советскому идолу. Для него в народном советском новоязе был (и остался) целый букет «снижающих пафос» обозначений:
Вова.
Вовчик.
Лысый.
Картавый.
Картавенький.
Лукич.
А для ленинской мумии в Мавзолее — специальное определение:
Дохлый Вова.
К этой же группе, по-видимому, надо отнести и выражения типа начала депутата корчить (в смысле — важничать). И такое словечко, как Кирзавод (первоначально — сокращенное название Кировского завода, то есть завода имени Кирова), иронически переосмысленное обозначение любого ликерно-водочного предприятия (от слова «кир», «кирять»),
И иронически переосмысленные советские идеологические жупелы:
Сегодня он играет джаз, А завтра родину продаст.Коль скоро речь зашла уже не об отдельных словечках, а о целых словесных конструкциях, нельзя тут не вспомнить одно из самых блистательных выражений такого рода.
Но тут не обойтись без небольшой исторической справки.
В начале 60-х известный советский режиссер Марлен Хуциев снял фильм «Застава Ильича», вызвавший весьма бурную реакцию тогдашнего — самого высокого — советского начальства. Кому-то из них — чуть ли не самому Хрущеву — померещилось, что авторы фильма, рассказывая о проблемах современной молодежи, столкнули два поколения, противопоставили сегодняшних молодых людей поколению их отцов, у которых в отличие от нынешних были высокие гражданские идеалы.
Фильм был запрещен. (Потом он был коренным образом переработан и некоторое время спустя вышел на экран под другим названием.) Но скандал на этом не кончился. Началась длительная (растянувшаяся чуть ли не на годы) идеологическая кампания, смысл которой сводился к постоянно повторявшимся (с пеной у рта) заклинаниям, на разные лады варьирующим один и тот же тезис: «В нашей стране никогда не было, нет и не будет конфликта отцов и детей», «Наши дети несут знамя отцов…», «Советская молодежь присягает на верность своим отцам, отстоявшим…» и т. д.
Появились плакаты, стихи и песни, в которых тезис этот проговаривался устами то «детей», то «отцов», а иногда даже и «дедов». Например, вот так:
Наши внуки росли И учились совсем не напрасно. Им водить корабли Суждено по космическим трассам И в таежном краю Возводить города и заводы. Но, как прежде, в строю Комсомольцы двадцатого года.Но у народа была на это другая точка зрения. Между комсомольцами двадцатых годов и нынешними членами ВЛКСМ он все-таки углядел некоторое — и не такое уж пустяковое — различие. И выразил это на присущем ему языке и со свойственной народу-языкотворцу меткостью: