Наша фантастика № 2, 2001

Казменко Сергей Вадимович

В темплтонской лекции Солженицына есть замечательные слова о том, что XX век нашел свой способ относиться к людоедам: с людоедами надо торговать. Не правда ли, очень близко к нашей теме? О причинах Солженицын говорит однозначно: «Если бы меня попросили назвать кратко главную черту всего XX века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем: „Люди — забыли — Бога“. Пороками человеческого сознания, лишенного божественной вершины, определились и все главные преступления этого века».

Итак — отказ, последовательное отступление от положений христианского мировоззрения, определившего моральную, этическую и архетипическую структуру восприятия мира в странах христианской культуры? А так ли все просто?

Сейчас принято ссылаться на повальное увлечение восточной философией — ни абсолютного

добра, ни абсолютного зла, инь и ян, единство и борьба противоположностей… Впрочем, прошу прощения. Это, кажется, не из восточной философии. Но начато это было не нами, да и не сейчас; первые «реабилитированные» злодеи вышли из-под пера романтиков еще в прошлом веке. И я бы не стала считать Лермонтова или Гете скрытыми буддистами… Нет, определенно не стала бы. Но если все началось с романтиков, может, истоки стоит поискать в литературе и философии романтизма?

Что ж, давайте попробуем; думаю, не так уж мы и ошибемся.

С возникновением романтизма личностный взгляд на мир стал определяющим, самым важным и истинным, объективная же реальность — чем-то второстепенным, не важным, в перспективе — не существующим. Но личностный взгляд может быть «твой», а может быть — «мой» или какой-нибудь «его». А должен ли всеобщий враг быть врагом самому себе? Личностный взгляд на мир, субъективная реальность, включая в себя некое зло, всегда оставляет для него лазейку: то, что является злом для «меня», вполне может таковым не быть для какого-нибудь «него».

И вот тут есть смысл вернуться к христианскому миропониманию. Так вот, в христианской системе нет абсолютного зла. Нет и никогда не было. Даже Сатана — зло не абсолютное. Зато существует понятие абсолютной, всеконечной истины. А такая истина может являться категорией только объективной реальности, но никак не субъективной.

Итак, что же есть зло в традиционном, архетипическом понимании, которое предлагают нам легенды? Сразу вспоминается эпитет Сатаны: враг рода человеческого. Да и драконов убивали, помнится, не за форму хвоста или расцветку чешуи, а за вполне конкретные вредоносные действия. А наличие в сказках добрых фей и добрых колдуний приводит к мысли, что ведьм не любили не за волшебство, как таковое, а за приносимый ими вред. И вред, добавим, объективный (если рассматривать сказки как источник информации).

Итак, представитель сил зла — это враг. Черт, ведьма, дракон, некромант… Он приносит вред «мне» или «моим», тем, кого я защищаю. Короче, «нам». И тут мы сталкиваемся с тенденцией, проходящей через всю человеческую историю: наличием деления на категории «свой» и «чужой». Причем понятие «чужой» несет явно отрицательную смысловую нагрузку. Попытайтесь — да не то что припомнить, просто вообразить себе сказку или легенду, в которой рыцарь пытается вначале пойти на компромисс с драконом, предпринять хоть какую-то попытку понять и, быть может, разрешить конфликт мирным путем. Не получается? А-а-а… То-то-и оно. Я говорю сейчас не о фэнтези, а именно о традиционных сюжетах. До появления романтизма не предполагалось того, что истина может быть субъективна. «Моя», «наша» истина и была единственно истинной — объективной.

Но наряду с делением на категории «свои» и «чужие» существует общая направленность развития общества на расширение круга «своих», ведущая в качестве результата-идеала к полному отсутствию вообще деления «свой — чужой» или, по крайней мере, отождествления понятий «чужой» — «враг». Если вначале есть «мое племя и все остальные», то потом «моя страна и все остальные», «христианский мир и все остальные»… Мы — люди, мы — ойкумена… А что же — остальные?

Общество развивается, развивается и техника. И вот наступает эпоха великих географических открытий. Новое время все… нет, не упростило — усложнило, с одной стороны сжав пугающие просторы Земли Изгнания до размеров глобуса, футбольного мяча, а с другой стороны, вдруг выяснилось, что и реальность-то не есть что-то постоянное и неизменное, у каждого она может быть своя: чья-то Земля — шар и вращается вокруг Солнца, а чья-то — плоская и покоится на трех китах. И как раз процесс «обобщения», расширения круга «своих» не дает решить этот вопрос не единственно правильным (упаси меня Бог от таких утверждений!), но единственно простым способом: моя реальность правильная, а его — нет. А главное, самые основы мироосознания, обуславливающего взаимоотношения людей в обществе, могут быть абсолютно разными. («Ибо что такое добродетель? — восклицает в ужасе Дмитрий Карамазов. — У меня одна добродетель, а у китайца другая — вещь, значит, относительная. Или нет? Или не относительная?»)

Не стоит забывать, какие бы времена ни описывались в книжке, какие бы декорации условно-европейского средневековья (да и вообще любого — прошлого) ни использовались, книга пишется нашим современником и для наших современников. И герои книги так или иначе похожи на нас. Таким образом, в любые декорации прошлого автор и читатель неминуемо вносят мироощущение XX века — мироощущение либерального общества. И тогда рыцарь начинает договариваться с драконом. Потому что «другой» — не обязательно чужак, не обязательно враг. Людоед-христианин — чудовище, а людоед-папуас — далеко не всегда. У него другие взгляды, другая система ценностей, и внутри нее он может быть вполне хорошим человеком.

Но вернемся немного назад. Мы — люди. Мы — ойкумена. А что же остальные? За эпохой великих географических открытий, открывших Америку и Австралию, но заодно «закрывших» Рифейские горы и остров Ги-Бразиль, последовала эпоха реактивных самолетов и лайнеров. Думаю, я не ошибусь, если скажу: субъективно наш нынешний глобус гораздо меньше, чем один Арденнский лес с его чудовищным вепрем, лес, где скрывались сыновья Аймона, где Святой Губерт стал отшельником… И этот мир вдруг опустел. Мы — люди; какими бы мы ни были разными, это все-таки «мы». И страшнее нас зверя в природе нет. Негде в мире поселить дракона; да что там дракона — иные человеческие цивилизации, по-настоящему иные, те, что не вошли в число «нас» — это те, которые мы же и уничтожили. Например, инки: археологам только и остается теперь, что восстанавливать облик их общества по крохам, да кусать локти, до которых удастся дотянуться. Этим самым «нам» вдруг стали нужны какие-нибудь «они». Собеседник. Другой. Иной. Отсюда, мне кажется, и всплеск интереса к Востоку, и толпы контактеров, которые судорожно ищут каких-нибудь зелененьких человечков в летающей тарелке без закуски. И если посмотреть НЛО-шные газеты и прочие брошюры, там почему-то все больше пишут о Контакте, а не о Страшной Угрозе С Марса. О разговоре, а не о войне. О диалоге.

Или вот те же драконы. Раньше вот вроде были — а теперь нету. Дронтов истребили, тарпанов перебили, вот и драконов тоже!.. Извели зверушку, р-рыцари! Попробуйте представить, что вот теперь, в наше время, завелся всамделишный дракон. И даже разорил дачный поселок. И пошел на дракона отважный рыцарь… Нет, может, жители поселка и будут «за», но ведь все остальные бедному рыцарю голову мигом свинтят. Всем миром. С уникальным реликтовым зверем надо было договориться, создать ему условия… А уж если этот самый дракон не бросается сразу громить поселки, вообще можно задуматься: а может, он на самом деле хороший, только непонятый?

Или магия та же… вкупе с магами. Нет, что вы, магии у нас и сейчас пруд пруди, и делится она, если судить по объявлениям, на черную, белую, абсолютную и стопроцентную. Но не та уж магия, не та… Ну кто сейчас хоть до Золушкиной феи дотянет или до Черного Властелина, да что там, хоть до Бабы Яги — судите сами! Стало быть, и магов туда же. К драконам. В Красную книгу.

Новый век больше не хочет бить по головам. Новый век хочет понимать и договариваться.

Но… Все-таки, о чем же говорил Солженицын? Думается, вот о чем. В одной из книг Честертона есть замечательная формулировка: можно бояться зла, потому что оно далеко, а можно — потому что оно близко. Можно ужасаться преступлению, потому что твердо знаешь, что сам никогда не смог бы совершить подобного, а можно — потому что знаешь, по какой узкой грани ходишь ты сам. Точно так же по-разному можно и оправдывать зло. Можно искать оправданий другому, объяснений его поступкам, а можно в другом человеке оправдывать себя. Если допустимо заниматься некромантией и быть «хорошим», если допустимо быть «хорошим» людоедом, то почему — попроще, потише, помельче — нельзя лгать, предавать, просто трусить, наконец, оставаясь по-прежнему хорошим? Если взяться оправдывать зло, почему бы не начать с себя?