Наша компания
Шрифт:
Сама Женя этим летом поехать в Черемушки не могла: ее проектная мастерская, где она работала архитектором, была занята выполнением срочного заказа, и отпуска следовало ждать не раньше осени.
Гарьку тоже никуда нельзя было послать с детским садом: он только что переболел свинкой и теперь должен был выдержать три недели карантина.
— Ну хорошо, — сказал сестре Леонид Аркадьевич. — Отправляй. Только...
— Всякие «только» потом, — перебила брата Женя. — В основном вопрос решен. Правильно?
— Ну, правильно...
Перечить Жене бесполезно: нравом она упряма и напориста.
— Как с продуктами? Устроитесь. В Черемушках есть магазин. Из деревни станут носить молоко. А готовить вам будет Матрена Ивановна, она живет через три двора от нашего. Как приедете, зайдите к ней. Я уже послала письмо. Да и вообще среди людей не пропадете.
Дома Леонид Аркадьевич уложил в чемодан свои восточные книги и словари, бутылку с чернилами, полотняные брюки, майку, галстук, запасные косточки-вкладыши, которые употребляются для того, чтобы не мялись концы воротничков у рубашек, круглые резинки для рукавов.
Женя собрала Гарьке тоже чемодан, а в чемодане — белье, тетрадь для рисования, краски, заводной волчок с сиреной, пара новеньких ботинок.
Надо заметить, что в жизни Леонид Аркадьевич с Гарькой сталкивался редко. Он большей частью бывал в длительных командировках и разъездах, так что Гарька рос без него. Ко всему еще Леонид Аркадьевич жил отдельно от сестры, жил одиноко, весь поглощенный научной работой в университете, и с детьми никогда ничего общего не имел. Дети его пугали той заботой, которой, как ему казалось, они требовали. А тут предстояло прожить вместе с Гарькой с глазу на глаз почти два месяца.
В день отъезда все трое сошлись на вокзале. Пока Гарька восседал верхом на одном из чемоданов и старательно сосал леденцовую конфету, гоняя ее языком от щеки к щеке, Женя негромко говорила брату:
— Ты, Леонид, его воспитывай, не стесняйся. Принимай всякие меры, какие найдешь нужными.
— Что, обязательно меры? — насторожился Леонид Аркадьевич, поглядывая искоса на Гарьку. (Сквозь ворот рубашки видны тоненькие ключицы, на худеньком затылке — ямка, куда уползла косица нестриженых волос, колени и локти по-детски острые.) — Ну, какие к нему там меры!
— Нет, конечно, не обязательно, но если он расшалится и будет мешать работать. Да, в отношении работы... Мне кажется, Леонид, что тебе давно пора хотя бы на время отпуска оставить в покое твоих арабов и персов.
— Ну хорошо, хорошо, потом видно будет,— примирительно ответил Леонид Аркадьевич — человек очень мягкий, вежливый, с застенчивыми близорукими глазами.
К перрону подали пригородный поезд. Женя обняла и поцеловала сперва сына с карамелькой во рту, потом брата и заторопилась на работу.
Когда Женя отошла уже на порядочное расстояние, Гарька, одолев, наконец, свою нескончаемую карамель, проговорил со вздохом:
— А ключ от дома...
— Что ключ? — не понял Леонид Аркадьевич.
— У мамы в сумке остался. От дома в Черемушках. Она просила напомнить.
— Так что ж ты прежде молчал! — с сокрушением воскликнул Леонид Аркадьевич и от волнения сдернул с себя очки.
— Я сам только вспомнил.
Женя ходит быстро, размашисто, и догнать ее не просто.
Дядя и племянник начали взывать на весь перрон:
— Женя!
— Мама!
— Женя!
— Мама!
Женя оглянулась: то ли она услышала крики, то ли хотела окончательно удостовериться, что уже отправила брата и сына в Черемушки.
Леонид Аркадьевич и Гарька беспорядочно замахали руками:
— Погоди! Ключ! Ключ!
Но вот ключ у Леонида Аркадьевича, и они с Гарькой, успокоенные и примиренные, сидят в вагоне друг против друга у окна. Над их головами в багажных сетках, тоже друг против друга, два чемодана — большой и маленький; все в порядке.
Крикливый, петушиный гудок пригородного поезда; толчок назад — состав скрипнул, сомкнулась сцепка; толчок вперед — состав болтнулся, лязгнул перекидными мостками и стронулся с места.
Отстучали под колесами сортировочные стрелки, проплыли мимо водонапорные башни и угольные ямы, и поезд заскакал по рельсам легкими дачными вагончиками.
Леонид Аркадьевич и Гарька молчали, смотрели в окно. Густой паровозный дым опадал низко на землю, и козы, привязанные к колышкам на лужайках и в рощах, отворачивались от него, мотали в неудовольствии головами. Ребята-пастухи приветственно подкидывали фуражки. Пересекли узкую речушку, сплошь усыпанную рыболовами. По шоссе, соревнуясь с поездом, мчалась полуторка.
Леонид Аркадьевич спохватился: ведь Гарька уже ничего не жует.
— Ты есть не хочешь?
— Нет, — ответил. Гарька. — А вы?
— Я тоже не хочу. Ты, когда захочешь, скажи.
— Скажу.
У Леонида Аркадьевича в кармане пиджака были два яблока. Ими он надеялся поддержать Гарьку, если тот неожиданно проголодается, пока они устроятся в Черемушках с едой. Гарьке о яблоках было известно. Еще на вокзале он поинтересовался у дядьки, отчего это у его пиджака так оттопырен один карман.
На ближайшей станции Гарька сказал, увидев, как из шланга поливают платформу водой:
— А я тоже поливал из кишки улицу. А вы, дядя Леня?
Леонид Аркадьевич пристально сквозь очки поглядел на платформу и ответил, что как будто никогда прежде не поливал из кишки улицу.
— А яблоки вы как едите? — неожиданно спросил Гарька. — Я — вместе с косточками.
Леонид Аркадьевич сказал, что предпочитает есть без косточек, но он понял, в чем дело; достал из кармана яблоко и протянул Гарьке. Гарька взял яблоко, поблагодарил и начал грызть, побалтывая ногами.