Наша светлость
Шрифт:
Гора ступает мягко и бесшумно почти. Есть в ее движениях что-то кошачье...
– Мы кота забыли.
Как-то нехорошо...
– Сержант присмотрит за ним. За всеми присмотрит.
На мосту Гора переходит на рысь, и гулкие удары копыт съедает эхо. Оно на нашей стороне. А ветер спешит замести следы. На мгновенье выглядывает луна и тут же прячется, словно опасаясь, что ее сочтут сообщницей.
Город дремлет.
Улицы пусты. И на крышах домов прирастают сугробы.
Звук доносится со стороны моря. Он прорывается сквозь камень и снег, рассыпаясь на осколки, которые умирают под копытами коня. И Кайя останавливает Гору.
Рвется и срастается такая знакомая, такая чудесная песня, переплетаясь голосами, каждый из которых - лишь отражение другого.
– Паладины пришли, - Кайя подымает меня, придерживая обеими руками, хотя кобыла его стоит спокойно.
– Я хотел показать тебе остров. Там я отдыхаю. Одна ночь в году...
...и ее лишили.
– Там красиво?
– Очень.
...белый-белый камень, вырастающий из самого моря, созданный бабочками и оттого сохранивший эхо жизни. Зимнее море ластится к ногам. Лунная дорожка соединяет далекие берега, но вряд ли кто рискнет пойти по этому мосту.
Из людей.
Паладины появлялись с подлунной стороны, предупреждая пением.
– Сначала он приходил один. И мы разговаривали. Точнее говорил я, но казалось, что он понимает. А пару лет назад привел ее...
Он много больше и выглядит грузным. Он идет низко, почти задевая крыши домов, точно пытаясь встать между землей и небом, защищая тех, кто дорог.
Она - легче, изящней. Ее шкура в лунном свете отливает серебром, и этот наряд ей к лицу.
– Сейчас вот...
– Кайя указал на третью тень, спрятавшуюся в облаках.
– Наверное, хотел познакомить, а меня не будет.
– Он вернется.
Паладин замер. А песня сменила тон. Теперь в ней слышался вопрос, который Кайя понял:
– Я должен. Мне тоже есть кого защищать.
И снова вопрос. Сомнение.
– Не от тебя. От людей. Я вернусь. Обещаю.
Его слышат и более того - понимают. Вздох. И пожелание удачи. Взмах плавников, рождающий ветер, и паладин подымается выше. Удар хвоста - воздух стонет под тяжестью туши - и он исчезает в рыхлых перинах облаков.
И песня смолкает.
А я откуда-то знаю, что паладины не пойдут к острову, потому что встреча, ради которой они приходили, уже состоялась.
– Не считаешь меня безумным?
– Кайя заставляет сесть.
– Нет... ты должен запретить охоту на них!
Потому что именно она - истинное безумие.
– Пытаюсь. Но люди привыкли охотиться. На них. Друг на друга. Не важно, на кого. По-моему, им просто нравится убивать.
Ну вот, разбередила душу.
– Те, кто нас создал, думали, что у людей не хватает времени. Что если дать время, то они изменятся. Наверное, прошло еще слишком мало...
Юго едва не упустил момент.
Он лежал на крыше, голым животом на снегу, и снегом же укрытый. Винтовка примерзла к рукам и щеке, останутся следы, но это больше не имело значения.
Наниматель мертв.
Позер.
И трус, если не хватило силы духа довести до конца то, что задумал. Крови испугался?
Или ответственности?
Собственных эмоций? Одно дело причинять боль незнакомым людям. И другое - видеть, как страдает тот, кто успел стать близким. Видеть и не отступать.
Пожалуй, упрямство нанимателя стоило уважения.
Плевать. Контракт заключен. И его не отменишь.
Юго позволил цели приблизиться. И палец лег на спусковой крючок. Дыхание привычно остановилось, лишь сердце билось в прежнем ровном ритме.
Но потом появились паладины, и все перемешалось. Их голоса проникали в Юго, выворачивая наизнанку, пластая на проклятом снегу под неподъемным грузом призраков.
Нет, Юго ни о чем не жалел.
И вряд ли изменил бы прошлое, появись у него такая возможность.
Он просто плакал, уткнувшись в пуховое покрывало зимы. И когда осмелился поднять голову, то оказалось, что цель ушла.
Почти.
Перекрестье прицела. Знакомая тяжесть оружия. И дрожь в ногах. Главное, руки помнят, что делать. Далеко... ненадежно... и перед глазами плывет.
Но мысленно попросив прощения - прежде он не опускался до подобных глупостей - Юго нажал на спусковой крючок...
Ему бы хотелось промахнуться.
Некогда стена, окружавшая город, была не столь высока. Она многажды перестраивалась, расширялась, вмещая все новые и новые кварталы, пока не превратилась в некое подобие каменной реки в извилистом ее течении. Плотинами на ней стояли ворота, которые на ночь запирались. И даже в порту, всегда отличавшемся куда большей свободой ввиду близости моря, поднимали цепи. Свитые из толстого железа, проросшие шипами и известняковой коростой, они связывали многочисленные прибрежные островки. Рукотворная железная паутина становилась непреодолимым препятствием на пути кораблей.