Наша трагическая вселенная
Шрифт:
Она посмотрела на часы и двинулась по набережной в сторону Лимонного дома. Ее красная шаль трепетала в порывах ветра подобно флагу. Мне на ум пришла одна буддийская притча о флаге, развевающемся на ветру. Что движется — ветер или флаг? Двое монахов спорят об этом, и тут к ним подходит мудрец и говорит: «Ветер не движется и флаг не движется. Движется разум». Я медленно пошла вперед, и Беша принялась заново обнюхивать скамейки с таким видом, будто ничего не произошло. Либби уходила не оглядываясь, и я смотрела, как она становится все меньше и меньше, пока наконец она не дошла до угла и не свернула в сторону бухты Баярд. Конечно, любой ученый сказал бы вам на это, что на самом деле она не становилась все меньше и меньше, просто она с каждым шагом удалялась.
Ветер
— Привет, — сказала я чуть слышно. — Ты…
— Здравствуй, — ответил он. — Прохладно сегодня, да?
— Да уж, не жарко.
— У тебя все в порядке?
— Да. Вроде в порядке. А ты как?
— Мерзну. И настроение ни к черту. Весь день просидел в Центре, работал над главой о «Титанике». Представляешь, все никак ее не закончу. Наверное, надо радоваться тому, что я вообще до сих пор жив. Все говорили, что пенсия меня убьет.
Роуэн и его подруга Лиз перебрались в Дартмут чуть больше года назад, чтобы ухаживать за матерью Лиз. Они жили у крепости, в эллинге, [5] переоборудованном под жилье. Из их окон открывался потрясающий вид на вход в бухту. Внутри дом был обставлен со вкусом, там не было ничего лишнего и ни один предмет не выглядел старым или потрепанным, хотя в действительности всем вещам было по многу лет. Как-то раз они пригласили меня на обед — Роуэн тогда еще не вышел на пенсию. Лиз была слишком сильно накрашена и разговаривала с ним как с ребенком. Рассказывала истории о том, как Роуэн на три часа потерялся в торговом комплексе, как явился в джинсах на рождественскую вечеринку ее фирмы, куда всех приглашали в смокингах, и как одним прикосновением сломал новую посудомоечную машину. Я тогда представила его себе сидящим в просторном кабинете Гринвичского университета: вокруг ни души, окно настежь открыто, за ним — лужайка с недавно подстриженной травой; Роуэн завален книгами и пьет хороший кофе, содрогаясь при мысли, что дома его ждет очередной званый обед. И зачем только он уходит на пенсию? — подумала я тогда.
5
Эллинг (голл. helling) — сооружение на берегу моря, реки или озера, предназначенное для строения и ремонта судов.
— Большинство людей на пенсии принимается что-нибудь выращивать или мастерить, правда? — улыбнулась я. — Они же не становятся директорами Морских центров? В общем, я бы не сказала, что ты пенсионер — во всяком случае, в том смысле, в котором это слово принято понимать.
Он вздохнул.
— Работа та еще. Целыми днями вожусь с моделями кораблей. Ветродуями. Коллекциями камней и морских желудей. Интерактивными таблицами приливов и отливов. В общем, детский сад. Зато у меня теперь уйма свободного времени — могу заниматься йогой.
Значит, о Либби и ее машине он ничего и не скажет. У нас будет «нормальная» беседа — слегка печальная, с элементами флирта, — такая же, как и множество других, которые мы вели каждый день перед открытием Морского центра, когда Роуэн приходил в библиотеку в Торки поработать с документами, а потом мы всегда отправлялись пообедать или выпить кофе. Интересно, в конце этого разговора мы тоже поцелуемся, как после нашей последней встречи?
— Как твоя работа? — спросил он.
— Нормально. Ну, более или менее. В очередной раз вернулась к первой главе своего «настоящего» романа, все переделываю. На днях обнаружила, что за последние десять лет выбросила из него около миллиона слов. Казалось бы, это должно было пойти ему на пользу, но нет, не пошло. Там теперь полная неразбериха. Впрочем, ладно.
— Но корабли-призраки там хоть остались?
— Нет. Ну то есть в каком-то смысле остались. Не знаю, может, они еще вернутся.
— А как Греция?
Я нахмурилась.
— Я не поехала. Было слишком много работы.
— Понятно. Очень жаль.
— Ладно, ничего. А как ты? Как твоя глава?
— Ну, приходится все время читать что-нибудь новое. Вот только что прочел поэму о гибели «Титаника» на сто страниц, Ханса Магнуса Энценсбергера. [6]
6
Ханс Магнум Энценсбергер (р. 1929) — немецкий писатель, поэт, философ и общественный деятель.
— Хорошую?
— Я дам тебе почитать. Там не только о гибели «Титаника», о разных вещах. Например, есть отрывок о членах религиозного культа, которые сидят на холме и ждут конца света, который должен настать после полудня. А когда конец света так и не наступает, все они вынуждены пойти в магазин и купить себе новые зубные щетки.
Я засмеялась, но почувствовала себя виноватой: Роуэн уже давал мне одну книгу, а я так ее и не прочла, хотя честно собиралась это сделать. Это был роман Агаты Кристи «Загадка Ситтафорда», и я понятия не имела, с чего вдруг Роуэну пришло в голову дать его мне. Он принимал участие в подготовке одного мероприятия в доме Агаты Кристи на реке Дарт, только поэтому и стал читать ее книги. Но вряд ли там нашлось бы что-нибудь интересное для меня. Беллетристикой меня уже давно трудно было удивить.
— Похоже, это классная поэма, — сказала я. — Немного похоже на книгу, которую я сейчас рецензирую. Если не считать того, что книга, которую я рецензирую, совсем не классная.
— Что за книга?
— Ну, там о том, что конца света не будет и что всем нам предстоит жить вечно. Мне совсем не нравится, не знаю даже почему.
— Я не хочу жить вечно, — он едва заметно мотнул головой.
— Понятное дело. Я тоже.
— Какой смысл в вечной жизни? Жизнь и без того паршивая.
— Вот именно.
— У тебя все в порядке? — снова спросил он.
— Да. Кажется, ты сказал, что занялся йогой, или я это выдумала?
— Нет, ты не выдумала. Я действительно занялся йогой.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— Колени болят. Старею. Вообще мы недавно вернулись из Индии — это было что-то вроде йога-отпуска. Пропустили Рождество, я доволен. А еще видели зимородков.
Я отвела глаза, и Роуэн снова погладил Бешу по голове. Я знала, что означает это небрежно брошенное «мы». Он и Лиз. У пар, долго живущих вместе, часто появляется такая привычка, я давно заметила — говоря о себе, они все время употребляют местоимение «мы». Каждый раз, когда я звоню маме и спрашиваю, как дела, она отвечает: «Спасибо, у нас все в порядке». Я никогда не говорила так о нас с Кристофером. Может, это приходит со временем. Правда, не очень-то понятно, в каких ситуациях мне использовать это самое «мы» — мы редко делали что-нибудь вместе. И между нами всегда что-нибудь да было не так. А после того как я поцеловалась с Роуэном, все стало еще хуже, потому что мне было ясно: раз я смогла поцеловать кого-то другого, Кристофера я теперь уже не смогу поцеловать никогда. С тех пор прошло пять месяцев, а он, кажется, так ничего и не заметил.
— Как Лиз? — решилась спросить я. — Все работает над книгой?
Два раза в год я вела семинары для авторов-призраков из «Орб букс» в занюханном отеле в Торки. Предполагалось, что на этих занятиях уже и без того талантливые писатели будут учиться тонкостям построения сюжета и структуры романа и главное — «методу „Орб букс“». Издательство не возражало против того, чтобы я за отдельную плату приглашала и каких-нибудь посторонних людей, поэтому каждый раз, когда назначалась дата семинара, я развешивала плакаты в книжной лавке у пристани, и обычно находилось двое-трое желающих. В прошлом году на семинар поехала и Лиз. Она хотела посвятить часть пенсионного времени тому, чтобы составить художественное описание жизни своих родителей в годы войны. Но, насколько мне было известно, на пенсию она так и не вышла: по-прежнему два раза в неделю отправлялась на поезде в Лондон, а в остальные дни работала дома.