Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
«Ойнанфа, дочь Главкия.
Лучше бы Музы прославили твои харисии [67] , злосчастная молодая жена Ойнанфа, когда были бы положены дети на твои колени, и воспели прекрасный закон, полагающий в родах, богини Илифии, радостные дары твоей матери, отцу и супругу.
Ныне же ты почиваешь на хладных песках у волн шумящего Кокита [68] , и не будит тебя непрестанный звук милого голоса, которым мать оплакивала тебя, подобно птице; ты же, камень, ничего не слышишь, но вокруг тебя чернопучинные потоки Океана, а души сошедших под землю усопших страшно шумят; ты не разумеешь вопли родителей,
– воды Леты. Что за жестокий закон блаженных? Разве преждевременно умирают юницы не дурные, не происходящие от родителей ничтожных, но обладающие наиболее выдающейся красотой или благородным происхождением? Значит, недаром сказала мужам Пифия [69] это хорошее изречение: что всякое золотое потомство первым нисходит в Аид?»
[67] Харисии– красота и прелесть.
[68] Кокит– иначе Ахерон. В греческой мифологии одна из рек подземного царства.
[69] Пифия– жрица Аполлона в Дельфах, прорицательница.
Вечером от митрополита Георгия прибежал мальчик-служка и пригласил нас на проповедь в базилику святого Стефана, где недавно за крещальней устроили трапезную.
Храм святого Стефана был меньше размером, чем Двенадцати апостолов, и чуть больше церкви святого Созонта. Он как раз находился у самой крепостной стены, и, когда мы подплывали на «Стреле» к Херсонесу, в глаза нам бросились как раз его белоснежные колонны.
Вскоре началась служба, потом в трапезную нам подавали рыбную похлёбку с чесноком и перцем, жареную и солёную рыбу, вино и мёд. За трапезой мы рассказали митрополиту о предпринятых поисках. Он сразу же выделил нам в помощники расторопных церковных служек, которые на другой день не только читали надписи, но и расспрашивали херсонесцев о мученической смерти Климента.
От мальчишек мы узнали, что первых христиан в черте города не хоронили, а увозили далеко в степь. В одном местечке, бывшей крепости Керк, есть их кладбище, на надгробных камнях которого якобы писались имена тех, кто обращал язычников в веру Христову. А чуть поодаль, в буковой роще, хоронили евреев.
Не мешкая, взяв с собой четырёх солдат, мы выехали туда.
3
Лохаг Зевксидам очень обрадовался, когда узнал, что Константин с Леонтием поехали в Керк. Он им дал в сопровождающие солдат, сам остался в Херсонесе: ему нужно было охранять императорские дары, предназначенные хазарскому кагану.
Они находились в окованном медными пластинами сундуке, спрятанном сейчас в подвале дома. Леонтий, уезжая, напомнил, как из подвала базилики выкрали преступника, и велел глаз не спускать с дверей. Будто он, лохаг, не знает свои обязанности… Но всё-таки приказал декарху Авдону удвоить охрану подвала, так как этой ночью Зевксидам будет отсутствовать.
Он подошёл к окну, выходящему, как у всех домов в городе, во двор, увидел, как прошагали к подвалу ещё двое солдат, снял с себя кожаную рубаху, надел шерстяную, без воинских нашивок, засунул за пояс кинжал, накинул паллий с капюшоном, чтобы не быть узнанным, и черным ходом вышел на улицу.
Капюшон оказался кстати, потому что накрапывал дождь и с моря тянуло пронзительным ветром.
Лохаг дошёл до рынка и тихо, не обращая внимания на сырость и холод, стал спускаться к морскому порту.
«Разве это справедливо?
– задал себе вопрос лохаг.
– Я у сундука как собака, а содержимое» его и в глаза не видел: ключи-то у Константина. А впрочем, чего же ты хочешь? Пёс и должен сторожить. А какие ценности?… Никому и в голову не придёт знакомить пса с ними. Зачем? Но ведь то собака, а я человек, которому не всё равно. И даже наоборот…»
Зевксидам ускорил шаги, потому что увидел человека, стоящего у скалы, в таком же широком, как у него, паллии. Это был один из матросом диеры «Стрела», которого накануне капитан Ктесий присылал к лохагу.
– Все в порядке?
– спросил Зевксидам.
– Да, командир… Только вот погода, черт бы её подрал… Ветер на море захлёстывает волнами лодку, так что пока добрался сюда, в ней набралось полно воды.
– Нам ли бояться воды и ветра?!
– Зевксидам с усмешкой посмотрел на матроса.
Они сели в лодку и, правда, не без труда достигли через некоторое время диеры. По уже спущенному верёвочному трапу поднялись на палубу и, прячась за надстройками, бесшумно юркнули вниз. Около двери одной из кают остановились.
Зевксидам жестом руки отпустил матроса и постучал по медной табличке с выгравированном на ней надписью «Капитан Ктесий».
– Войдите, - последовало из-за двери приглашение.
Ктесий ждал лохага, он был одет в латиклаву [70] с коротким мечом, висевшим на кожаной перевязи через плечо; на столе стояла большая гидрия с вином, в мисках лежали куски холодного варёного мяса. Увидев всё это, Зевксидам воскликнул:
[70] Латиклава– туника с широкой пурпурной полосой.
– Хорошо живете, Ктесий! Вино, мясо, может быть, на судне найдутся и женщины?…
Трогая будто нечаянно рукой акинак [71] , Ктесий, сверкнув глазами, ответил вопросом на вопрос:
– Лохаг, ты хочешь сказать, что на корабле мы забываем про службу?…
– Я бы, кстати, с удовольствием сейчас забыл про неё.
– У вас на берегу сделать это проще простого. Там не качают волны, не скрипят трюмовые перегородки и не стонут и не бормочут во сне невольники. На рынке продают отменное вино, такое, как это, - капитан показал на гидрию, - а в лупанаре Асафа - на ночь красивых женщин. Есть одна - Малика… Хороша!
[71] Акинак– короткий византийский меч.
– О, я вижу, Ктесий, ты на «Стреле» не живёшь затворником, - улыбнулся командир велитов.
– Садись, выпьем и поедим, а потом поговорим о деле, - предложил капитан.
Вино действительно было отменным, мясо, начинённое чесноком, вкусно хрустело на крепких, как у волка, зубах Зевксидама. Он пил, жевал, поглядывал на Ктесия, старался по его виду определить, о чём он думает, потом сказал:
– Константин и его верный раб Леонтий поехали в Керк, это город в тридцати римских милях от Херсонеса. Так мне, по крайней мере, говорили, капитан…
Тебе только говорили, а я сам ходил по его древним развалинам. Это случилось два года назад, в то плавание сюда, когда патриарх Игнатий просил меня ещё раз встретиться с Асафом.
А хазарин ездил туда на поминки своей дочери, подозрительно рано умершей и похороненной там среди мёртвых иудейской веры. Говорили: в её смерти повинен сам отец… Был несговорчив…
– Так ты тоже выполнял задание Игнатия?
– удивился Зевксидам.
– И не раз… Ну вот мы почти и стали говорить с тобой о деле, лохаг. Только мне бы хотелось начать наш разговор вот с чего… Ты сейчас сказал, что Леонтий - верный раб философа. То, что он раб, - это не так, верный - да, но человек… И человек умный, смелый, да и в силе вряд ли тебе уступит.