Нашествие теней (Светоносец - 1)
Шрифт:
Никому из них не пришло в голову оглянуться - иначе они увидели бы, как в калитке возник человек со шрамом, весь покрытый сажей, в дымящемся плаще и с обвязанным тряпицей запястьем. Его единственный глаз сверкнул, обнаружив беглецов, и он пустился за ними вдогонку, держась в тени стены сада горящего храма.
ГЛАВА 22
СТРАНА ТЕНЕЙ
Человек, преследующий беглецов, был тем же, кто сражался с Уртредом в комнате Талассы и на галерее. В Тралле он был известен под несколькими именами: как Сеттен, как Джайал Иллгилл и как Двойник. Он выпрыгнул из заднего окна пылающего храма, добавив к полученным от Уртреда ранениям вывихнутую лодыжку.
Но не физическая боль донимала его больше всего - его терзали душевные муки: жрец дважды одержал
Он тащился за беглецами, скрежеща зубами и сплевывая отдающую медью кровь из прокушенного языка.
Холодная ярость и ненависть помогали ему. С каждым вздохом он словно отвоевывал свое у воздушной стихии и с каждым шагом попирал землю у себя под ногами. С тех пор как ему насильственно навязали это жалкое существование, месть, одна лишь месть двигала им. Многие пали от его руки, многие женщины стали жертвой его пороков. Истязание других было его повседневным занятием. Каждый день в течение этих семи лет он искал новой пищи для вдохновляющей его ярости, и с каждым днем эта ярость росла в его душе.
Идущие впереди то исчезали в тумане, то появлялись снова, и Двойник мог порой видеть ту, за кем охотился: Талассу Орлиное Гнездо.
В ее унижении он видел вершину своей мести. Бесчестия, которому она подверглась в храме, было недостаточно: он желал сам обладать ею, чтобы, скомкав ее красоту и дух, как бумагу, швырнуть их в равнодушные небеса. Лишь это могло стать началом его удовлетворения. Тогда и только тогда он мог бы сказать, что начал мстить клану Иллгилла.
Слова Талассы, молящей жреца пощадить его, жгли Двойника, как уголья, добавляя горечи во рту. Он вгонит в нее эти слова острым железом, вобьет в нее. Он не нуждается ни в милосердии, ни в сочувствии - и уж меньше всего он склонен терпеть их от женщины, которая, как вещь, принадлежит ему, ее законному владельцу.
Ярость, однако, не мешала ему тихо красться за беглецами, порой подходя к ним так близко, что он мог бы дотронуться рукой до спины жреца.
Перед жрецом маячила Таласса со старым лютнистом, которого Двойник слышал не раз во время своих посещений храма. Звуки лютни тогда лишь понапрасну звенели в ушах, не трогая его, - музыка ничего не значила для такого, как он. Девушка же в эти минуты, когда он шел за ней, представлялась ему эфирным созданием, призраком, жительницей иного мира. Луна, пробивающаяся сквозь туман, придавала неземное сияние ее коже - он жаждал обладать этим сиянием, жаждал зажать этот свет в руке, скатать в тугой комок и скрыть куда-нибудь навеки.
Но нет, никогда не будет он обладать ничем, что связано со светом. Он пришелец из иного мира и создан из противоположности света - из тени. Со светом он может делать лишь одно - гасить его.
Он, Двойник, повидал оба мира - Мир Плоти и Мир Теней, зеркально отражающие друг друга. Лишь немногие из обитателей первого мира знают о существовании второго - ясновидцы, поэты и безумцы, способные заглянуть за угол и узреть, что наряду со светом существует тьма, а наряду с добром зло. На вид два мира ничем не отличаются друг от друга - в любом можно одинаково легко проехать из Тралла в Суррению, ибо Мир Теней не менее реален, чем этот. Те, кто способен видеть его, находят в нем те же улицы, те же дома, те же небо и дорогу, те же деревья в горах. Но люди, которых они видят, не слышат их, ибо духом провидцы остаются в Мире Плоти и для жителей Мира Теней они все равно что призраки.
Мир теней населяют отверженные, несущие наказание за свои грехи; они осуждены блуждать в мнимо реальном мире - в мире, где они каждый день могут видеть своих любимых, но любимые не видят их. Там обретается и Манихей, и все остальные, чьи кости птицы не унесли в огненный рай и кому не суждено кануть в бездну. Но там живут не только души умерших, а еще и злые духи, изгнанные жрецами и посланные в пустоту.
К ним и принадлежал Двойник, тень Джайала Иллгилла.
* * *
Он
Когда Джайал стал подростком, требовалось несколько взрослых мужчин, чтобы удержать его во время припадков. Когда ему исполнилось шестнадцать, его отец обратился за помощью к жрецу - к тому самому Манихею, который теперь разделил с Двойником его былое проклятие. Жрец Огня славился тем, что умел изгонять злых духов и возвращать покой душам живых мертвецов. Осмотр длился недолго: жрец тотчас же понял, что душа Джайала расщеплена на две половины; порочную и чистую. Понял и переменился в лице, будто сама бездна Хеля глянула на него из этих юных глаз. По его указанию Джайала связали, и снесли в затемненную ставнями комнату. Черные занавеси окончательно загораживали слабый солнечный свет, и свечи, образующие пятиконечную звезду, горели вокруг стола, где Джайал лежал крестом - с раскинутыми в стороны руками и тяжело вздымающейся грудью.
Джайал слышал собственную речь - но это были не его слова: точно кто-то чужой говорил, проклиная заложенное в Джайале зло. Потом он понял, что это говорит его другое "я", и проклял его в ответ, и два разных голоса зазвучали в комнате, к ужасу присутствующих.
Вошел жрец в двурогой шапке с колокольчиками по краям. Он пропел священные слова и стал делать пассы, вызывая из эфира духов огня. Огненный меч явился в руках у жреца, озарив его изможденное лицо. Жрец подступил к распростертому телу юноши, воздел пылающий меч вверх и опустил его так, что меч рассек грудь Джайала по самой середине. Джайал ощутил, как вспышка света обожгла его кожу, и провалился во тьму, лишившись чувств.
Очнулся он все на том же столе, но уже не связанным. Жрец-экзорцист и его отец держали под руки какого-то юношу, безжизненно поникшего между ними. Во всем до мелочей он походил на Джайала: рост, цвет волос, все, вплоть до пор на коже, было у них одинаковым! Джайал гневно поднялся на ноги - ведь это он остался жить, а не его двойник! Он подошел к людям и тронул рукой отца - но рука прошла сквозь тело, а отец не обернулся и ничего не почувствовал.
Но тот юнец, узурпатор, почувствовал - он весь передернулся, словно кто-то прошел по его могиле. Жрец положил руку ему на плечо:
– Это злые духи, мальчик, - теперь они изгнаны, однако остерегайся их.
– И он вывел мальчика из комнаты.
Джайала сжигал гнев. Уж не его ли жрец называет злым духом?
Он открыл рот, чтобы возразить, но никто не услышал ни единого его слова. Не слышал его никто и позже: ни мать, ни нянька, ни слуги. Он был хуже чужого - был призраком, недоступным глазу.
Он блуждал по дому дни, недели, месяцы, отчаянно надеясь, что кто-нибудь да увидит его и признает, что он существует. Но никто его не видел. Между тем, как ни странно, все прочее в мире осталось прежним: Джайал мог трогать и осязать неодушевленные предметы - например, хлебы, которые он брал на кухне и ел, заставив их сначала полетать в воздухе перед глазами у повара; или стул, который он двигал взад-вперед у очага, так что все, сидевшие там темным зимним вечером, разбегались, крича, что в доме, завелись духи. Эти и тому подобные проделки стали его единственной отрадой. Он подглядывал за женщинами, - ведь он мог просочиться в любую щелочку, даже меж кирпичей в стене. Ничто не могло от него укрыться, и от этого его, душа делалась все порочнее, и все новые излишества требовались, чтобы ублажить ее, лишенную отныне истинного человеческого единения.