Нашествие теней
Шрифт:
— Где Фуртал? — спросил он.
Аланда подвела его к сидящему у стены старику. Глаза Фуртала, хоть и открытые, остекленели: старый лютнист был совсем плох. Между тем пора было уходить: чародей Фарана не станет сидеть в яме всю ночь.
Аланда, думая, видимо, о том же, сказала:
— Нам нельзя возвращаться тем же путем, которым, мы пришли: надо поискать другой выход из пирамиды.
— По-твоему, он есть?
— Тут есть множество подземных коридоров: если мы спустимся пониже, то найдем какой-нибудь, выводящий наружу.
Уртред подумал о посохе, подаренном ему Ловцом Пиявок,
— Нам с Серешем дал это один из обитателей Большой Дыры. Я помог им, а их глава сказал, чтобы я позвал их на подмогу, если будет нужда.
— Что это? — спросила Аланда, разглядывая посох
— Он сказал, что это ветвь старого дерева, но я знаю, как Ловцы Пиявок найдут нас.
— Эти существа способны на многое: быть может им уже известно, что мы в беде.
— Будем надеяться, — согласился Уртред. — Живые мертвецы, поди, уже так и кишат вокруг гробницы
Таласса смотрела в ту сторону, куда ушел Джайал, безразличная к Маллиане, маячившей рядом, как злобная тень.
— Надо идти: я понесу Фуртала, — сказал Уртред.
— А он? — Аланда кивнула вслед ушедшему Джайалу.
— Ты же слышала, что он сказал, — он принял решение.
— Позвольте мне поговорить с ним, — сказала вдруг Таласса, удивив всех.
— Ты считаешь, что это хорошая мысль? — ответила Аланда.
— Он знает, не так ли? — спросила Таласса. Аланда молча кивнула.
— Лучше нам поговорить сейчас: быть может, другого случая не представится. — И Таласса направилась следом за Джайалом.
— Поторопись! — сказал ей Уртред. — Голон скоро вернется. — Но он не был уверен, слышала ли его Таласса, уже отошедшая на несколько футов.
Джайал подобрал с пола чей-то меч и, попробовав, хорошо ли он уравновешен, встал у входа в туннель. Отсюда ему хорошо был виден край лабиринта. Он сжимал и разжимал пальцы на рукояти нового меча. Не Зуб Дракона, конечно, но сойдет. Двойник может теперь появиться в любой миг — и удар вот этого меча оборвет обе их жизни. Тогда все кончится — пусть бесславно, но кончится. Джайал был так занят своими мыслями, что не услышал приближающихся сзади шагов. Когда шаги стали совсем громкими, он резко обернулся — и тут же отвернулся опять, увидев, что это Таласса.
— Что тебе надо? — спросил он, стиснув зубы.
— Остальные хотят уйти, поискать другой выход из гробницы.
— Прекрасно — мы так и договорились.
— А ты не хочешь уйти с нами?
— Я уже говорил: я жду моего двойника.
— Фаран со своим чародеем могут появиться раньше, чем он.
— Придется рискнуть.
Таласса колебалась: ей хотелось сказать далеко не только это, но Джайал не смотрел на нее. Как много лет прошло! Будто бы то лето, когда они бегали, смеясь, в садах Иллгилла, осталось где-то в прошлой жизни. А как она страдала, думая, что он убит...
Что ж, он и верно умер тогда, семь лет назад. Он прав: прошлое уже ничего не значит ни для него, ни для нее.
— До свидания, — только и сказала она.
— Не забывай о мече, — сказал он, но не получил ответа —
Таласса вышла из мрака, и ее отсутствующий взгляд сказал все без слов.
— Так он не пойдет с нами? — спросила Аланда. Таласса покачала головой. — Судьба еще сведет нас вместе. Его не было семь лет, а нынче ночью он вернулся. Верьте мне — мы не в последний раз видели Джайала Иллгилла.
— Ну, если ты так говоришь... — скептически сказал Уртред. Однако Аланда уже много раз оказывалась права — быть может, она и теперь говорит правду.
Аланда без лишних слов подняла фонарь и направилась во тьму подземелья.
ГЛАВА 40. НЕКРОН
Пыль — пыль древних коридоров, тысячелетняя пыль гробницы, не потревоженная за века ничем, кроме сквозняков, оставивших на ней узоры. Таково было первое ощущение Фарана: пыль, забившая глаза и рот. Потом стал зудеть обрубок левой руки — руку оторвало, но когда? При взрыве или во время падения? Какая страшная потеря! Рваную культю обвевало холодом — и обнаженные нервы все еще отзывались болью на это холодное дуновение, хотя давно почернели и омертвели. Из обрубка медленно сочилась кровь.
Фаран чувствовал, что медленно уходит в смерть. Он уже испытал это однажды, полтораста лет назад, когда с ним расправились наемные убийцы. В ту ночь сверкали под луной серебристые клинки, и его кровь казалась черной на стенах, на белых простынях и на женщине, с которой он спал. Тогда было не так больно — жизнь просто вытекала из него, точно где-то прорвалась подпирающая ее плотина. Убийцы постарались на совесть, но все же недостаточно: потребовалась одна или две минуты, чтобы темная пелена покрыла мозг. Тогда он впервые вкусил смерть.
Братья-вампиры спасли его: доставили в Тире Ганд и поднесли к его губам Чашу. Он очнулся в склепе, думая что настал судный день, но тут же узнал раздирающую его жажду и заметил, что сердце едва бьется. Тогда он понял, кем стал.
А теперь он умрет снова, медленно, без капли крови, которая оросила бы его иссохшие вены. Всего через день-другой он превратится в сухую шелуху, в мумию, которую ничто уже не оживит.
Как он попал сюда и почему лежит под грудой камней, так глубоко, что его запорошенные пылью глаза не видят ничего, кроме мрака? Ему смутно вспоминались запутанные коридоры, треснувший пол и падающие колонны, древние, облезшие стенные фризы, облупившийся лик Маризиана на стене...
Гробница Маризиана — вот где он находится. Все казалось таким легким, он был так близок к цели. Потом взрыв, огонь, способный убить — и убивший.
Почему же он тогда еще жив? Фаран провел сухим языком по растрескавшимся губам и понял. Ему не дала умереть кровь, которую он ощутил на губах: не сухая кровь живого мертвеца, а настоящая, живая, сладкая кровь. Рядом лежал труп одного из Жнецов, рухнувших в яму вместе с ним, — кровь из расчлененного туловища орошала лицо Фарана, и князь медленно слизывал ее. Она была слаще на языке, чем малина. Фаран поглощал ее всем своим существом, как поглощает зеленый росток солнечные лучи — этот слабо струящийся источник, его аромат, спасали Фарана от бездны Хеля и второй смерти.