Наши в космосе
Шрифт:
Вот вам всем. Съели?
Дверь отворилась…
Отборочная комиссия в полном составе. Наконец-то! Давно пора.
Пятнадцать человек вскочили на ноги.
— Поздравляю вас! — И генерал, степенным шагом миновав меня, пожал руку обладателю шпоры. — Только что комиссия утвердила вашу кандидатуру.
Что-о?!..
Кажется, у меня отпала челюсть. Не помню.
— Благодарю всех. Можете вернуться к своей работе.
Удар был тяжел. Я стоял не в силах пошевелиться и смотрел, как члены комиссии по очереди жмут шпороносцу трясущиеся руки. Потом его куда-то повели,
Один раз во время резкого маневра корабля на меня упал тяжеленный кислородный баллон, и я, уцелев только благодаря жесткому скафандру, приходил в себя целую минуту. Но тогда мне было все-таки легче.
— Вы расстроены?
Так и есть. Психолог.
Я с трудом разлепил склеенные губы:
— Он же… Как вы могли? У него…
— Костный отросток?
— Вы знаете?
Психолог рассмеялся.
— Естественно, знаем. А у Упыряева, представьте себе, космический радикулит…
До меня мало-помалу начало доходить.
— …а теперь помножьте на тяжелый характер и пять лет изоляции… Не расстраивайтесь, вы бы не нашли с Упыряевым точек соприкосновения. Тут нужен специальный человек. Слышали поговорку: у кого что болит, тот о том и…
Я молча отстранил психолога и пошел к выходу.
— Подождите!
Я притормозил в дверях, и психолог устремился ко мне.
— Да подождите же, мы с вами еще не кончили! Что вы разобиделись, в самом деле… Мы намерены предложить вам работу здесь, в Центре…
Я круто обернулся.
— Какую?
— У вас идеальное здоровье. Настолько идеальное, что большинство наших специалистов заявляют, что никогда не видели ничего подобного. Вероятно, на всей Земле не найдется человека, равного вам здоровьем. Без лишних слов: вы эталон.
— И что?
— Все медицинское отделение от вас без ума, наши врачи и мечтать не могли о таком наглядном пособии. Вас будут изучать и показывать. Для этой работы вы являетесь идеальной кандида…
Естественно, в Центре не держат плохих психологов. Во всяком случае, этот сообразил вовремя присесть.
Александр Етоев
Экспонат, или Наши в космосе
Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.
— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, хотел
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит свободно сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот чужой, что кричал от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали доделать начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
— Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
— Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.
— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были немногим любезнее своего предводителя.
Говоривший, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на полшага вперед. Те, что стояли в тени его широкой спины, качнулись было за ним, но удержались — видно, подумали, что безопасность тыла важнее.
Вожак кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, покосился по сторонам и отступил на прежнее место.
— Что это у тебя за уродина? — Голос его стал мягче.
Пахарь подумал: отвечу, может быть, уберутся пораньше.
— Со-ха, — ответил он скрепя сердце.
— Со-ха? — переспросил пришелец. — Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь или так?
Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:
— Па-хать.
— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. «Пахать».
Пахарь стоял, не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли. Но пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и ждать.
Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки, низко склоненные плечи — все в нем выражало полное безразличие к суете и словам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так смотрят на свет сквозь пыльную чердачную паутину. Иногда Пахарь зевал, и на солнце вспыхивали желтым огнем его большие сточенные клыки.
Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничего не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.
Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: «в рыло», «с копыт долой», «пусть подавится», — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец, тот, что был главным, крикнул через поляну:
— Ну ладно, вижу, с тобой много не поговоришь. Значит, так. Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется. Туда и полезай.